Завтра — к директору! - читать порно рассказ онлайн бесплатно

Я воспитываю сына один, без жены. Мать Андрюшки и сейчас, верно, валяется в чьей-то постели. Я отсудил у нее Андрюшку еще тогда, в самом начале, и с тех пор нам с ним весело…
Нет, мы отлично понимаем друг друга! Я и Андрюха — лучшие дружбаны. Мы и во все игры режемся вместе, если я успеваю. Но в коллективе Андрюху не понимают. Еще когда он был в детском саду, пошли проблемы, а как в школе оказался — я и забыл, что такое спокойные вечера. Все на него жалуются, как перебесились просто, будто мой Андрюшка — маньяк какой-то, а не нормальный пацан.
Особенно достает эта его Ксения Эдуардовна. Парень уже в четвертом классе, уже свои мозги есть, а она все придалбывается к нему, «поговорить» оставляет, в душу лезет… Пусть лучше сделает так, чтобы в ее классе Андрюшку нормально понимали, и девки не ябедничали на него на каждом уроке! Дисциплинка, тоже мне. Только и покою Андрюшке, что дома. Приходит домой, как в бункер спасаться, мыслимое ли дело?
Вот и сейчас: принес дневник, а там — нервным дамским почерком: «Завтра — к директору! С отцом!» Я такой почерк куриным называю…
Специально хотел не пойти: что я, в самом деле, мальчик, что меня на ковер вызывают? Но потом все-таки решил: пойду. Расскажу этому директору все по понятиям. Если нормальный мужик — должен понять…
***
Пришел. Стучусь в дверь с табличкой: «Директор школы Nо. 13 Маленко К. Э.» Констатин Эдмундович, что ли?..
— Войдите! — раздается писклявый голос, и я раскрываю дверь.
За столом сидит девиццо. Красивое, черт подери, давно таких не видел: морда — персик, глазки черешнями… Вся — как наливной плодик, свежий и вкусный до щекотки. И светлые волосы завитками. Откуда она тут взялась, думаю я. Для yчилки — малявка еще: лет двадцать максимум, и то, если накрасится. Секретутка, что ли? Да нет, вроде ж сидит в предбаннике старая крыса в очках… Видно, родственница директору, племяша или кто; а очень может быть, что и обожаемая доця…
— Солнышко, — говорю, — будь здорова, а где директор?

— Директор? — она так переспрашивает, и смотрит на меня, как солдат на вошь. И густо краснеет.

— Ну да, директор, терпеливо объясняю я. — Маленко Ка Э. Ты читала вывеску на дверях, когда входила сюда, радость моя?

— Чи… читала.
Гримаса на пунцовом личике вдруг перешла в улыбку, такую славную, что… эх! Но улыбка тут же стерлась, будто ее выровняли утюгом.
— Читала. Маленко Ка Э — это я. Я — директор. И… у нас принято обращаться к директору несколько иначе. Не «солнышко» и не «радость», а Ксения Эдуардовна. И желательно на вы. Если получается…
На личико-персик снова вернулась улыбка — до того обалдевший, видно, у меня был вид.
— Ааа… эээ… Значит, это ты… вы… та самая Ксения Эдуардовна? А сколько же… вам лет?

— Столько, сколько есть. Да, я Ксения Эдуардовна, не знаю только, та самая или не та. А с кем имею честь?

— Эээ?..

— Кто вы?
Блин, вот попал! Такой дурацкой ситуации у меня еще не было. Я еле сдерживался: было очень трудно называть это чудо в перьях Ксенией Эдуардовной. Хотелось потрепать ее по пунцовой щечке, хотелось взъерошить ей кудряшки, да и… чего там говорить!
Запинаясь, я объяснил, кто я такой и зачем пришел.
— … Нет, «просто Валерой» вы будете, когда выйдете из школы. Так как вас по отчеству?… Итак, Валерий Петрович… а где Андрюша?

— Он приболел. Вчера еще носом шмыгал. Я решил его не таскать. А что, по вашему, он должен…

— И правильно решили. Пусть поправляется; а мы с вами прекрасно поймем друг друга, я уверена. Валерий Петрович…
Она встала и начала ходить по кабинету. Я продолжал стоять: она забыла усадить меня. Голос у нее дрожал, хоть она изо всех сил старалась быть строгой и внушительной:
— Нам нужно поговорить. О вашем мальчике. Понимаете, он… Он ведь у меня, я веду его класс, 4А. И вот… Он проявляет себя странно. Очень агрессивный. Особенно к девочкам. Хоть он не такой, ведь я вижу. Знаете, как дети… особенно в этом возрасте: влюбился — дернул за косу… Но что-то заставляет его целенаправленно мучить девочек, делать им гадости. Просто до садизма доходит…
— Э! Вы тут мне не рассказывайте, — перебил я…
— Не перебивайте, пожалуйста. Дослушайте меня. Я пыталась поговорить с нем. Он странный. Он не идет на контакт. Вначале он вообще не хотел со мной говорить. Просто сидел и молчал. Но потом я разговорила его. Чуть-чуть. И он сказал мне, что все девки суки, и он их ненавидит. Я… я повторяю дословно то, что говорит ваш сын. Вы понимаете меня? Откуда у него такой настрой? Что вы на это скажете?
— А то скажу, Ксения Эдуардовна, радость моя, — говорю я, — что я не люблю, когда на моего сына вешают всяких слонов. Будто я его не знаю! Вы из него прямо какого-то маньяка делаете! Что он вам сделал?
— Ну как же вы!… Я же с вами поговорить хочу. О вашем ребенке! Я ведь тоже за него переживаю, они все мне как родные, он и мой тоже чуть-чуть…
— Э нет, вот это не надо! — Тут меня зло взяло, не знаю, прямо взбесился. Стоит тут, понимаешь, в дочки мне годится, великое цабэ, «директора» из себя корчит… — Вы его воспитывали? Вы нянчили его? Памперсы меняли? Вот и не надо! У самой дети будут, тогда поймешь, что к чему!
— Не… не смейте со мной так! Ну что вы за человек! Вы… — в ее голосе уже звенели слезы, хоть она и старалась изо всех сил. — Вы что, не понимаете, что это все не случайно? Вам же человека воспитывать, не игрушку, а человека! Маньяка, говорите? А откуда маньяки берутся, вы думали? Думали?!
— На надо учить меня, как воспитывать моего сына! Учит меня! Да что ты знаешь об этом? Рассказала свои буковки-цифирки, и все, домой? Да тебе еще… Да ты…
Я замолк, потому что Ксения Эдуардовна вдруг упала на стул и разревелась.
Женских слез я не выношу. Я не знаю, что с ними делать. Когда женщина плачет, я чувствую себя и дураком, и кучей дерьма одновременно.
— Ну… ну что ты… ну что вы, Ксения Эдуардовна? Ну… погорячились малость, ну с кем не бывает? Вы это… не серчайте, если что не так… Ксения Эдуардовна!
Она всхлипывала так горько, что я не выдержал и подошел к ней.
Ревела она точно, как маленькая девчонка: хлюпала носом и размазывала все, что можно, по лицу.
— Ну… ну простите… прости меня, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть. Ну… вот уже всю красоту размазала. Ксения Эдуардовна!… Хотите, я на колени встану?
Я и в самом деле взгромоздился на колени.
— Ну что вы… ну как же… Простите меня, я не хотела… Я… я… — Она кинулась поднимать меня… и мы впервые прикоснулись друг к другу.
Не знаю, что это было: будто искра какая-то… Вроде ничего не изменилось, но… она уже не была Ксенией Эдуардовной. Она была несчастным существом, плачущим рядом со мной, вот тут, совсем близко… Дистанция между нами куда-то исчезла, и я тронул Ксению Эдуардовну за плечо. Она не отпрянула, и я легонько обнял ее. Мне очень хотелось утешить ее…
Лучше бы я этого не делал. Почувствовав тепло, Ксения Эдуардовна вдруг ткнулась мне в плечо — и разревелась вдвое сильней. Ошеломленный, я обнимал ее, гладил по спине, по голове, шептал ей какую-то хрень, — а она бормотала сквозь слезы:
— Го… говорила мне мама: «Ксюшка, не иди в директора! Они тебя там сожрут все!» А я… я дура, я думала, что меня тут все люююююбят!… Любимая ученица!… И выбрали ведь, не навязывалась… Как Иван Христофорыч умер, так никто не хотел, все только меня предлагали. «Талантливая наша, перспективная».
.. А я только второй год тут… Думала: раз предлагают — будут любить, поддерживать… А всем на все наплевааааааать!… На детей наплевать, на все! И на меня орут, как на шавку какую… За школьницу принимают, говорят: «ты из какого класса такая, вся из себя?» А мне уже двадцать три… Гэээээээээ!..
— Не надо, ну не надо, Ксюш, — гладил ее я. — Не надо. Я уверен, ты отличный директор. Видела, как я тебя испугался? У тебя очень солидный вид…
— В управлении меня это… Как со шлюхой какой-нибудь… Или орут, издеваются… Родители с дерьмом мешают… Ты думаешь, у меня сердце не болит за твоего Андрея? Думаешь, меньше болит, чем у тебя?
— Ну прости меня, Ксюш, я был неправ. Простишь?
— Не знаю… Гээээээээээ!..
Новая порция рева была уже невыносимой. Позабыв о приличиях, я сгреб Ксению Эдуардовну, несчастную девочку Ксюшу, — и стал покрывать поцелуями заплаканные щечки, а потом и лоб, и ушки, и шею…
Мой порыв был неожиданным и для меня, и для Ксюши.
Наверно, поэтому она не оттолкнула меня сразу… а через секунду уже было поздно. Уже поцелуи были уместнее слов, и Ксюша подставлялась мне, и запрокидывала головку, и я чувствовал, как стремительно тону в ней, как в горячем водовороте. Ксюшенька пахла тонкими духами, как ландыш…
— Ксюша… Ксюшенька… Ну не надо… Ты же славная… Ты замечательная… Ты чудная такая девочка… талантливая… красивая… Ты же чудо… Не плачь, Ксюшенька… — говорил я ей, обцеловывая нежную кожу, соленую от слез. Ксюша уже не всхлипывала, а только шумно и часто дышала — тем чаще, чем сильнее я целовал ее, сходя с ума от ее леденящей прелести. Губы мои щекотали нежную шейку, ключицу, спускались ниже, ниже…
Хмель ее тела ударил мне в голову, и я позабыл обо всем на свете. Не прекращая целовать ее, я расстегнул блузку, нащупал нежную кожу под ней… Ткань понемногу сползала с плеч, тоненьких, славных, и открывала два молочно-пухлых шара, стянутых кружевным бельем…
— Не надо… — робко шептала Ксюша, когда я расстегнул сзади. — Не надо, пожалуйста, — хрипло просила она, когда я потянул бретельки с плеч, спустив белое кружево вниз и освободив шары из плена.
Выпущенные на волю, они заколыхались и уставились на меня отвердевшими пиками. Никогда я не видел такой большой