его.
 — Так точно! Первый, — послышался голос лейтенанта, а ему опять показалось, что это спрашивают его в том далеком году его юношества, когда он впервые познал женщину.
В то время в их деревне, как и во многих других, по субботам мылись в своей бане. Мылись всей семьей: и мужчины, и женщины вместе с детьми. Никто тогда не считал зазорным смотреть на голые тела друг друга. В бане среди сельчан это считалось нормальным и естественным. Ему тогда было двенадцать. Поглядывая краем глаза на белую, пышную грудь матери, ее темную ямку пупка, крутые бедра и черный треугольник волос в низу живота, он чувствовал, что ему чего-то хочется. Он еще не понимал чего, но тут он заметил, что его член стал надуваться, вытягиваться вперед и вдруг встал торчком. Он попытался прикрыть его шайкой, но мать уже заметила и толкнула бедром мужа.
 — Иван. Глянь-ка на Сашку. Никак у нас мужичок объявился?
 — Вот я ему сейчас задам! А ну! Ходь за мной! — подтолкнул он сына в предбанник и, открыв дверь, вытолкнул его прямо в снег.
 — Ты что, Иван, сдурел?! Простудится ведь… , — всполошилась мать, пытаясь заступиться за сына.
 — Чаво?! Пущай охолониться малость. Тады дурь из башки и выскочит, — бушевал отец, валяя сына в сугробе.
И Сашка действительно простудился. На следующий день был жар, и его трясло, как в лихорадке. Позвали бабу Феклу, известную в деревне знахарку и исцелительницу. Та внимательно осмотрела паренька, что-то бубнящего в бреду, дала снадобье для питья, а потом отвела мать ребенка в сторону и тихо обронила.
 — Ему, Наталья, не только это треба…
 — А чего еще? — насторожилась мать.
 — Як очухается маленько, ему баба треба…
 — Ой ли?! Пацаненок ведь…
 — Я тоби истину гутарю, вот тоби крест, — перекрестилась старая казачка, неизвестно какими судьбами закинутая в этот северный, суровый российский край.
… В те времена всей семьей спали на полу хаты, укрывшись тулупами, а Сашку положили на печи. Там было сухо и тепло. Он еще кашлял, но уже не так надрывно, да и температура спала. Мать то и дело вскакивала среди ночи и щупала его лоб. И он вдруг прижал ее ладонь к своей груди и прошептал: «Мамо. Пить». Наталья быстро принесла ему кружку чая с малиновым варением и, приподнявшись с лавки, забралась к сыну на печь.
 — Пей, милый, — шептали ее губы, а протянутая в темноте рука уже приподняла его голову, а другая поднесла кружку.
Он пил жадными глотками, а когда выпил, прошептал:
 — Полежи со мной, мамо. Страшно мне…
 — Сейчас, милый, сейчас, — она тут же приподнялась и прилегла рядом, обняв сына.
Он чувствовал ее прерывистое дыхание и тут же вздрогнул от прикосновения ее руки, которая легла сначала на его лоб, потом прижала пальцы к губам, словно призывала его молчать, затем заскользила по груди, животу и наконец добралась до того места, которое, как ему показалось, она так долго искала. Каким-то шестым чувством он догадался, чего она хочет, и тут его «Огурец», как называли в деревне то, что носили мужики в штанах, стал наливаться богатырской силой. Он уже торчал, как кол в заборе. Мать обхватила ладонью и стала оголять его, оттягивая кожу к яичкам. Он чуть не вскрикнул от этого неожиданного прикосновения, но ладонь другой руки матери уже успела зажать ему рот.
Сделав несколько пробных движений, она вдруг навалилась на него, и он не успел и глазом моргнуть, как почувствовал, как его «Огурец» входит во что-то нежное, мягкое, теплое, влажное. Она наделась на него, наклонилась и впилась в его губы страстным поцелуем, который, казалось, вознес его прямо в «Рай».
«Ой! Что я делаю! Грех какой!» — стучало в его еще не совсем здоровой голове, но ладони сами уже прижимали упругие ягодицы матери к себе. Он так засадил ей своего «Молодца», так сильно прижал ее к себе, что тело женщины напряглось, как натянутая тетива лука, и тут же обмякло, чем-то обильно поливая его орган. Ему интуитивно тоже захотелось сделать это, он стал качать ее со всей силой, но вскоре понял, что это желание пока для него не достижимо.
… Утром он прятал от всех глаза, что все заметили. Отец за столом, когда они ложками выгребали из общего казана горячую картошку, насмешливо спросил:
 — Чаво енто глаз воротишь? Аль, нашкодил, где?
 — Да уймись ты, боль моя! Видишь, сынок-то наш еще не оклемался, — приструнила мужа мать.
Когда все разошлись по своим делам, он лежал на печи и думал о свершившимся. Ему даже казалось, что ничего взаправду не было, что это был лишь волшебный сон, но такой приятный, чего раньше он никогда не испытывал, но тут же другой голос вторил ему, называя это «Великим грехом». Вот тогда он и решил, что на летние каникулы подрядится в колхозные пастухи, чего он добивался ранее, но мать не пускала, а теперь, как ему показалось, она обязательно его отпустит.
… Время лечит все, но Сашка не мог забыть этого, тем более по мере возмужания все чаще стал замечать на себе ее внимательный совсем не материнский взгляд.
… Науки ему давались легко. Обладая феноменальной памятью, он легко сдавал экзамены, а затем, когда ему вручили школьный аттестат, решил пойти в моряки.
 — Право! Право держать! Скулой к волне, — слышал он сквозь тягучую дрему голос старпома и понял, что «Глаз» тайфуна остался позади и они опять в грозных объятиях разбушевавшегося океана.
 — Крепкий мужик наш батя, но устал за двое суток на такой вахте, — кивнул в сторону уснувшего Жакова в командирском кресле, вошедший на ходовой мостик дежурный радист, держа в руке знакомый бланк.
 — Такой шторм кого угодно уморит, а батя бессменно почти четыре вахты простоял, — ответил старпом, — кстати, что там у тебя на бланке?
 — Да, так, ерунда, мелочи жизни. Кэп с канадского лесовоза сообщил, что скинул в море весь свой лес с верхней палубы.
 — Лес, говоришь, скинул?! — открыл глаза батя.
 — Так точно, товарищ командир, — вытянулся в струнку радист.
 — Штурман! А ну-ка покажи то место, где намусорил сей мореход! — грозно сдвинул брови командир корабля. Жаков встал, подошел к столу, на котором лежала штурманская карта.
 — Вот здесь, — указал штурман карандашом место на карте.
 — Так! Миль шестьдесят от нас. А ветер-то гонит лес к нам. Чуете, что нас ждет, если эти «пловцы» нам борт продырявят?! Ну! Чего молчите, сыны мои любезные?! Ваше решение старпом?!
 — Надо изменить курс и лечь к волне левым бортом. Часа через четыре мы уйдем от этих «гостинцев» в сторону.
 — Через три часа, — поправил батя.
 — Ну, почему же? Посмотрите сами…
 — Нечего смотреть. Я и так знаю, что шторм уходит в сторону. Прощай «Джильда»! — тихо сказал Жаков и сделал волнам ручкой.
… Они изменили курс, и теперь волны колотили в левый борт эсминца. Но удары эти становились все глуше, и через три часа «Джильда» убежала в сторону топить другие корабли и суда.
… Жизнь на корабле потекла в своем размеренном темпе, и уставший командир покинул ходовой мостик. В каюте он снял китель, выпил стакан чаю, принесенного вестовым и, не притронувшись к обеду, упал в койку.
«Так! А что же было дальше, как только ее родители узнали обо всем?» — подумал он и вспомнил грозно сдвинутые брови будущего тестя и часто испуганно моргающие голубые глазки новоявленной тещи.
А дальше все было очень просто. Будущий тесть, большого ранга политработник, просто взял его обеими руками за воротник фланельки, притянул к себе и отчетливо прошипел: Женишься — прощу. Не женишься, — вылетишь из училища на флот матросом…
… Сон сморил его сразу, едва щека коснулась подушки. И только уже под утро ему почудился звон колокольчиков его буренок.
 — Коровушки мои милые, — потрепал он одну из них, машинально положив руку на телефонную трубку зазвонившего телефона.
 — Слушаю, — хриповато ответил он.
 — Товарищ командир. Вижу плот, — голос старпома дрожал.
 — Люди есть?
 — Не наблюдаю, но какая-то живность шевелится.
 — Море?
 — Почти штиль.
Жаков быстро оделся и поднялся на ходовой мостик. Солнце непривычно ударило по глазам ярким лучом. Взял у старпома бинокль и посмотрел в указанном направлении.
 — Кабельтов пять, — подсказал старпом.
Жаков уже осмотрел надувной плот явно зарубежного изготовления.
 — Стоп машина! Шлюпку на воду! Старпом, пойдете старшим…
Матросы налегли на весла, шлюпка пошла навстречу цели. Она подошла к плоту и взяла его на буксир. Вскоре шлюпка оказалась на борту эсминца. Жаров заглянул во внутрь плота, и глаза его встретились с тоскливым взглядом обреченной собаки. Это была больших размеров немецкая овчарка. Она лежала на дне плота и скалила зубы. Старпом тоже заглянул в плот и получил в ответ слабое: «Ры-ы-ы!».
 — Приподнимите плот с той стороны! — приказал командир.
Матросы приподняли плот так, что пес мигом скатился на палубу. Было видно, что он слаб, так как не смог встать на ноги.
 — Принесите миску с водой, — сказал Жаков.
Миску принесли, но никто не отваживался поставить ее у морды собаки, боясь ее больших клыков, проглядывающих в момент ее рычания.
 — Ну, что ты, милый. Пей! — Жаков присел и пододвинул миску прямо к носу пса. Тот привстал, нюхнул и стал жадно лакать. Стало ясно, что он ни одни сутки кочевал по морю в этом плоту.
 — Интересно. Чей же это такой красавец и как его зовут? — спросил подошедший боцман.
 — У собак, как мне известно, паспортов нет, — съязвил старпом.
 — А им и не требуется. А этого зовут «Джим», — сказал Жаков, разглядывая дорогой ошейник на шее собаки.
Услышав свое имя, пес вздрогнул, повернул морду в сторону Жакова, встал, и вильнул хвостом.
 — Ну, вот. «Ком, Джим!», — указал Жаков в сторону трапа.
 — Он, что? Не русский? — спросил старпом.
 — Англичанин. Имя на бляшке на английском написано, — заметил боцман.
… Теперь их в каюте стало двое. Джим быстро освоился, обнюхал все углы и улегся на коврик у двери. Жаков покормил его макаронами по-флотски, и пес тут же уснул. На бляшке был обозначен день, месяц и год его рождения. Выходило, что именно сегодня ему исполнилось два года, о чем именинник даже не подозревал.

Мама моей жены

Послушная девочка брата

Южное приключение. Продолжение 3