в соцветия мутных снов. Барбарис избегала воспоминаний, чтобы окончательно не запутаться и не смешать карты текущих дел.
А дел этих было немало. Осев после долгих странствий в городе Хирабе, она проникла в постель к лучшим людям, включая султана, и мало-помалу стала самой влиятельной женщиной города. У нее был свой роскошный дом, доверху набитый всевозможными диковинами Востока и Запада. Барбарис была в зените своей красоты, которую удерживала в себе всеми силами и знаниями хирабской косметологии. Она была властной, коварной и циничной хозяйкой Хираба…
Тряхнув головой, она сунула медную подвеску обратно в ларец. Затем встала и, накинув на холеное тело халат, сотканный из воздушного аджумского шелка, спустилась вниз. Воспоминания давили ее, и Барбарис хотелось на воздух.
Выйдя во двор, она села у фонтана, звеневшего круглые сутки, как серебрянная цитра. Потом вскочила и, оглянувшись, пошла к выходу.
Но тут же отпрянула.
— Кто здесь?
— Благородная госпожа, простите, простите, простите! — бормотал мальчишеский голос. — Да отпадут мои очи, да потухнет взор, осквернивший…
— Кто ты такой? Что делаешь здесь?
— Благородная госпожа, молю, умоляю вас — не гоните меня! Позвольте побыть здесь одну четверть… нет, одну четверть четверти ночи! Я… меня…
— Ты прячешься? Тебя ищут?
— Догадливость благородной госпожи столь же велики, сколь и ее… Ах! Они идут! Горе мне, горе!..
С улицы, из-за стены донеслись голоса стражников, оживленно обсуждающих что-то.
— Не хнычь! Здесь тебя никто не найдет, пока я этого не захочу. Почему я должна прятать тебя? Наверное, ты что-нибудь украл?
— Никто, никто и никогда из моего дома не осквернял себя воровством! — спесиво ответил голос, погрубев от обиды.
— Из какого дома?
— Из дома Аль-Джезран! Я — наследник рода, столь же древнего, сколь и славного, и…
— Постой! — Барбарис подошла ближе, с интересом вглядываясь в темный силуэт. — Не ты ли тот самый юноша, о котором говорят, что его любвеобильная мамаша сошла с ума и держит его в пеленках, хоть у него уже и растут усы?
— Не знаю, о госпожа, что говорят рыночные сплетни и портовые байки, — надменно произнес мальчишка. — Но, если говорить обо мне, такое описание представляется, несмотря на оскорбительный тон, весьма близким к истине…
— Как ты попал сюда?
— Перелез через стену.
— Хм! И не попал в капканы от воров? Тебе везет, юный отпрыск Аль-Джезрана! Ты знаешь, с кем говоришь?
— Судя по всему, я могу предположить, что…
Не дожидаясь, пока он договорит, Барбарис потянулась к его уху и что-то шепнула ему, обдав ароматом благовоний. Мальчишка ахнул:
— Как! Вы — та самая госпожа Барбарис, которую…
— Которую твоя мать называла портовой шлюхой, узурпировавшей город, грязной чужестранкой, ухватившей за яйца султана и всех его визирей, и другими примечательными наименованиями? Должна признать, что, в общем, она права. Но пойдем наверх, в мою опочивальню, и там ты расскажешь мне свою историю. Как тебя зовут?
— Малыш.
— Как?..
— Так меня называла мать, и вслед за ней — все няньки-мамки.
— Няньки-мамки?… Сколько же тебе лет?
— В моих покоях отсутствует календарь, но, проникнув однажды в мамин архив, я выяснил, что она родила меня восемнадцать зим назад…
Поднявшись с ним на второй этаж, Барбарис наконец смогла разглядеть его в тусклом свете масляной лампы.
— А ты красивый. Даже очень, — сказала она с ласковой ноткой, какой не ожидала сама от себя.
Черноглазый Малыш с пушистыми щеками, не знавшими бритвы, кого-то смутно напоминал ей. Это было неудивительно: в жизни Барбарис были тысячи, десятки тысяч мужчин, и среди них наверняка нашлись бы две-три дюжины похожих на Малыша.
Ситуация все больше занимала ее. Усадив Малыша рядом с собой — прямо на кровать — она сказала:
— Продолжай. Я слушаю тебя.
Но тот мялся, опустив голову.
— Что случилось? Тебе жестко сидеть? В твоем доме более мягкие кровати? Или ты боишься, что тебя здесь найдут стражники? — насмешливо вопрошала Барбарис.
— Нет… Просто…
— Что?
— Просто я еще никогда не был в женской опочивальне. Кроме маминой. Но это… это совсем другое дело…
— И никогда не видел так близко молодых женщин? Верно?
Малыш молчал.
Барбарис подсела поближе.
— Посмотри на меня, — сказала она, приподняв пальцем его подбородок. — Ну же, Малыш!
Тот поднял глаза, блестевшие желтыми отблесками лампы. Барбарис улыбнулась ему:
— Ты милый, — сказала она и легонько коснулась губами его губ. Малыш вздрогнул. — Не бойся меня. Ты убежал от маминой опеки?
— Да… Она и слышать не хотела, чтобы я учился верховой езде, учился владеть саблей и кинжалом… Она хотела, чтобы я всегда носил детское платье. С ней я никогда не стал бы мужчиной…
— Ты уже мужчина, — сказала Барбарис. — Раз сделал то, что сделал. ПОЧТИ мужчина…
— Почти?..
Не отвечая, Барбарис загадочно смотрела на него вполоборота. Потом чуть приспустила халат, обнажив плечи и верх грудей:
— Жарко… Расскажи, что ты чувствовал, когда видел молодых женщин и девушек?
— Я никогда не видел их близко и не говорил с ними… Только однажды… Случайно, на улице… Маме я не рассказал, конечно, и никому никогда…
— Она поцеловала тебя?
— Нет. Мы… просто поговорили. И я… попросил у нее разрешения подержаться за ее руку. И она разрешила… А дома…
— Я знаю, что было дома, — шепнула ему Барбарис. Невинный Малыш вдруг взволновал ее пресыщенное лоно, и оно уже маслилось и ныло, требуя мужского внимания. Она приспустила халат еще ниже: — Знаю, но тоже никому не скажу.
— Можно…
— Что?
— Можно потрогать…
— Что именно?
Малыш молчал, застыдившись до немоты. Рассмеявшись, Барбарис взяла его руку и положила себе на грудь. Малыш задышал часто-часто, будто ему было больно.
— Ну что же ты? Хотел трогать — так трогай, — шептала Барбарис. Рука Малыша проползла по ее груди, робко щупая ее мягкость, как щупают спелые фрукты, боясь раздавить их. Доползла до ворота — и застыла.
Барбарис хихикнула и сбросила халат.
— Чтобы не мешал, — сказала она, наслаждаясь видом Малыша и своим бесстыдством, которое давно уже не приносило ей такого удовольствия. «Я возбуждена, как мартовская кошка», — думала она. — «Такого не было с тех пор, как я… как меня… Однако, не стоит торопиться». Прильнув к Малышу, она стала целовать его в губы — не так, как первый раз, а чувственно, всем своим умелым ртом, хоть и без лишней прыти — скорее нежно, чем страстно.
Потрясенный Малыш подвывал, захлебываясь ее губами. Покрыв поцелуями его щеки и шею, Барбарис столкнула его с кровати:
— Встань передо мной… Встань, Малыш, — ворковала она.
Малыш поднялся, выставив вперед бугор, распиравший одежду. Нежно, смакуя каждое прикосновение, Барбарис спустила ему шаровары, добыв вздыбленный, как портовая пушка, член, и забавлялась им, постепенно усиливая ласки. Когда она щекотнула языком уздечку, и потом взяла в рот громадный конец, который едва поместился туда, и обволокла его скользящим коконом — Малыш, давно уже скуливший, как щенок, вдруг схватил ее за волосы и стал судорожно долбить в рот, вталкивая туда плюющийся член. Так хирабский палач вбивал клин в горло воровкам и фальшивомонетчицам… От неожиданности Барбарис подавилась.
— Ого! Ну и прыть, — сказала она, прокашлявшись от спермы, залепившей ей горло.
— Благородная госпожа, простите меня, простите, не знаю, что на меня нашло…
— Зато я знаю, — обняла его Барбарис и стала раздевать, целуя то, что обнажали ее руки. Малыш скулил от ее ласк.
Вскоре он, раздетый, как и она, лежал с ней в постели и жадно щупал ее сверху донизу, набухая, как губка, всем, что видели его глаза и осязали его руки. Неутомимый молодой конец снова вздыбился и колол Барбарис в бок. Изнывая от похоти, она расставила ноги, пристроила Малыша к себе — и втянула его своим бездонным лоном, нашептывая:
— А теперь толкай меня туда-сюда, туда-сюда… как ты делал в рот… Дааа! вот таааак!… сильней, сильней, не бойся… Еще сильней! Еще! еще, еще… Ааааааоооу!
Член, огромный, как слоновий бивень, пронзал ее насквозь, наполняя тело новыми, непривычными токами, и Барбарис с удивлением почувствовала, что сейчас кончит.
«Ай да Малыш» — думала она и кричала: — Еще! Еще! Сильней, глубже… давай, давай, Малыш, давай, мальчишечка, давай еще, еще… аааааа! АААААААА!!! ..
Малыш надрывался с ней, расплескиваясь в пылающей глубине. Они орали дуэтом, вдавливаясь лобками друг в друга так, что волосы из Малышова паха врастали в Барбарис…
— Ну и ну. Что ты со мной сделал, Малыш? — спрашивала она, когда отдышалась.
Малыш не мог говорить, и она гладила и целовала его по всему телу, выплескивая нежность, которую приходилось держать в себе, ибо она была не в чести у ее любовников, любивших грубое, животное сношение…
— Целуй, — потребовала она, ткнувшись соском в
нос Малышу.
Тот взял руками ее грудь, большую, упругую, как манго, и осторожно лизнул.
— Кисленький, — сказал он хриплым, как после болезни, голосом. — Похож на барбарис. Знаешь, такие сладости бывают?..
Барбарис вдруг дернулась.
— Что такое? — спросил Малыш. — Я сделал тебе больно?
Она не отвечала. В ней волчком вертелось какое-то воспоминание, ужасно важное и болезненное, и никак не хотело поддаваться, ускользая куда-то в ночную муть. Черные, масляные глаза Малыша в упор смотрели на нее…
Вдруг Барбарис поняла, что ее воспоминание — это имя, какое-то имя из нескольких, как ей казалось, слов.
Малыш молчал, пристально глядя ей в глаза.
«Он понимает», — думала Барбарис, чувствуя, как мурашки бегут по ее телу. — «Понимает и ждет… « Заветное имя выглядывало откуда-то из давних воспоминаний, куда более давних, чем медная пластина с прозеленью, и Барбарис никак не могла подцепить его, с ужасом понимая, что оно вот-вот уползет обратно во тьму…
И вдруг вместо нескольких слов в ней,

Европа 2100

Леди Амелия — Моя Фантазия

Улица Красных фонарей для девственниц