совершенно. От мизинчика на пальце ноги, до идеальной талии и высоко поднятой груди.

В голове мутилось. Мысли об армии, если журфак побоку, уходили куда-то вдаль и терялись на задворках затылочных

мозгов. А в лобовых долях только то, что сейчас и сразу — рыжеватый, чуть волнистый волосок, который выбился из плавок Жэки.

Это вот сейчас секс занимает свою естественную нишу среди необходимого для организма мужика (а может и девчонки?) — как выпить, покурить, отобедать в ресторане. Конечно, сейчас он, как и тогда не растерял своей прелести. Но, о чем сожалею, он потерял свою тайну.

… Жэка тряхнула волосами и вдруг резко посмотрела на меня. Острым немигающим взглядом. Вот и не верь после этого в телепатию. Нет, правду говорят, что девчонки в том же возрасте, что и мальчишки, умом лет на десять старше.
Я перевернулся на живот, глуша волну, поднявшуюся во мне и цунами бегущую вниз, разрушая всё на своём пути пока не достигнет своей конечной точки. А это — это мне совершенно не нужно. Сейчас. В джинсах-то еще никто и не увидит. А вот в плавках скрыть свои желания практически невозможно.

— Ну и чего, — Мишка резко сел, достал из сумки часы и похрыкал носом. Он удивительно умел это делать. И никто, никогда этого не осмеивал. Похрыкал он носом сейчас, как всегда. Как, скажем, когда на физре был. У нас, мальчишек к нему вопросов никогда не было. Потому что мы всегда завидовали ему тайной завистью. Хоть и знали, что он занимался лёгкой атлетикой. Но знать одно, а когда Мишка, сидя перед канатом на «физре», на матах, схватив этот канат руками, забирался (только руками, ноги — «уголок») на самый верх — это, это… А потом также, медленно (ноги также — «уголок»), спускался вниз… Физрук был в шоке. Мы — в зависти…
— Мужики, — сказал Мишка. — И не мужики тоже. За седьмой час перевалило… Собираемся?

Наш улей зашевелился.

— Да, пора…

— Чё-то расслабуха такая…

— Дома не раньше девяти будем…

— Собираемся. Завтра пораньше придём. Завтра — воскресенье.
… Вот не зря же Жэка была в нашей школе секретарем комсомольской организации. Всё-таки умела организовать массы. Когда ей это было особенно нужно:

— Давно уходить надо было. — Она резко встала. — Миш, чего молчал так долго?

Мишка пожал плечами.

— Всё, тогда все собираемся. Только… Только мне купальник отжать нужно..

— И нам тоже, — вскочила Маринка.

— Вам не нужно, — отрезала Жэка. — У вас и так всё сухо. — Она направилась к пригорку, который вёл в

старый запущенный яблоневый сад. Почти скрылась за тем, что еще можно было назвать изгородью — пошатнувшиеся старые

деревянные столбы. А между ними — остатки проволоки. Остановилась. Посмотрела сверху на наше лежбище:

— Саш, пойдём со мной. А вдруг там кто-то… Мне страшно.
Меня словно хлыстом по спине, реально почувствовал, как краской стыда наливаются щёки.

Парни откровенно ухмылялись, пряча ухмылки в кулаки

— Чего, Сань, иди, — кривя рот, сказал Мишка. — А то там и впрямь маньяки…

И хохотнул, сволочь..

— Ты идёшь? — повторилась сверху Жэка.

Меня больше в этой ситуации напрягало даже не то, что сейчас перетиралось в мозгах ребят. Серёга, которого три месяца назад провожали в армию, год был рядом с Жэкой. Было у них что-то — нет, не знаю. Но как-то не комфортно я себя чувствовал сейчас.

— А… , — сказал сам себе, — один раз живём. А потом ничего такого я ведь и не собираюсь делать, в конце концов.

Я вскочил с полотенца и в несколько шагов оказался рядом с Жэкой.
— Идем, — сказала она и первой двинулась в сад. Я

пошел следом.

Идти было жутко неудобно. Я не надел на ноги ничего, шёл

в отличие от Жэки босиком. Городскому парню любой камушек под голой ступнёй — «испанский сапог». А тут под

ногами не только камушки — деревяшки какие-то, сучки ссохшиеся с деревьев, остатки от забора — куски проволоки… Но я шёл мужественно, не говоря ни слова, даже когда распарывал ногу.

— Стопен ап, — сказала вдруг Жэка.
Меня это настолько… Как бы это… Я и Жэка в

нашей небольшой подгруппе класса, еще в школе, считались как бы фаворитами французского языка. Только пять человек из нашего класса грамотно могли расположить глаголы еtrе и аvоirе… Остальные — законченные изучатели английского. И вот на

тебе: стопен ап! Хотя и понял, что сказала. Перевод понял. Не понял только, с чего она перешла на английский.

А Жэка стояла под могучей яблоней, широко разведя руки и чуть приподняв голову к гаснущему солнцу

— Хорошо-то как…
От сказанного ей, по моему телу пошли мурашки.

Холодок какой-то проскользнул по позвоночнику. Сверху вниз. Я всегда считал себя человеком, который может себя контролировать. Даже, как самую своенравную лошадь. А тут вдруг почувствовал, что теряю над собой контроль…

А как его не потерять? Мы были в запущенном, и потому — прекрасном яблоневом саду. Запах опавших яблок и тех, что еще тянули ветки к земле, сводили с ума и двигали организм… Ну не весь, а тот, что в плавках, куда-то туда, вперед…

.

Ни топором, ни электропилой не уберут из моей памяти те сказочные для меня воспоминания. Потому что в моей памяти как сейчас: Жэка

сказочно стоит в том прекрасном, лет несколько нетронутом человеком яблоневом саду..
— Саш, помоги… — её руки как-то очень наигранно неумело блуждали по спине в якобы поисках завязок лифчика.

Объясняю. Не было тогда у девчонок липучек на лифчиках, защелок современных, нанотехнологичных, Тогда были завязки. Грубо говоря, как шнурки на ботинках у мужиков.

Я не успел помочь. Жэка потянула «бантик» на спине и вот эта верхняя её «одежда» вдруг как-то съёжилась, словно почувствовала полную свою никчёмность, свалилась, обнажая два бугорка, которые были дарованы ей небом…

Я резко отвернулся. Не принято это было тогда — смотреть на то, на что смотреть очень хочется. При этом ощущал, что уже не двуногий. Третья моя нога между двумя обычными, росла быстро. В ужасающей прогрессии…

Не знаю, сколько прошло времени. Для меня — вечность. Аналитики подскажут: не более секунды.
Плевать.

— Саш, а я, что, действительно такая некрасивая, что даже на меня не смотришь?

Подло было бы стоять, не смотря на Жэку после этих слов. Я повернул голову. Она была в шаге от меня.

— Ты прекрасна, — прохрипел я

Жэка сделала шаг, обхватила мою шею руками и впилась губами в мои губы.
Я дал разрешение своим рукам. И они незамедлительно этим воспользовались. Хотя им пришлось нелегко — не могли же они быть сразу и везде: на бархате Жэкиной груди, на ее крепких бёдрах и восхитительно упругой попке.
— Жэка, — на секунду оторвав от неё губы сказал я, — о нас же, черт знает, что подумают.

— Пусть думают, — шепнула она в ухо, — тебе, что плохо?

Я не ответил, только крепче прижал к себе. Её низ, к своему низу.

Жэка чуть отстранилась от меня:

— Ого, — сказала она.

— Чего?

— Ничего… В смысле, чего…

И медленно приспустила мои плавки.

Я закрыл глаза, млея.

За дальше мне стыдно до сих пор. Ну и что, что я был перевозбужден? Это меня не оправдывает. Только её пальчики коснулись моего члена, я стал кончать. Из меня вылилось столько, сколько никогда до этого не было (а что, в этом возрасте никто не занимался онанизмом?)
Жэка брезгливо смотрела на свою руку, на которой остались белые тягучие капли. Потом вытерла руку о мое тело

— Ну ты и… — она не договорила, подняла с земли лифчик, повернулась ко мне спиной, — помоги завязать.

Столько времени прошло, а как сейчас помню. Пальцы, как деревянные, негнущиеся. Всё во мне — стыд, замешанный на чувстве большой вины перед ней. Я долго трудился над завязками, которые были тогда, как шнурки на ботинках…

Потом мы вернулись к нашей компании. Жэка — с каменным лицом, молча. Я — морально уничтоженный. И тоже молчал.
Отдельно нужно сказать о наших ребятах. Никто, ни словом, ни даже намёком, не оговорился о нашем получасовом отсутствии. Все давно собрались. Даже подстилки, на которых лежали, убрали в сумки. Ждали только нас. Мы быстро, стараясь не смотреть друг на друга, накинули на себя верхнее, и вся наша компания отправилась домой.
… За сочинение я получил «пятёрку» и по русскому и по литературе. А это, как бы «негласно» тогда считалось «первым

туром». Не знаю, как сейчас, но в конце семидесятых, если прошёл творческий конкурс, а тем более «выдержал» сочинение, считай, что поступил. Основная масса отсеивалась на этих этапах. Расслабляться, правда, было нельзя. Впереди ещё четыре экзамена…

То, что случилось тогда в Битце, я давил, задавливал, топил в своей памяти. Впереди — главное. И я готовился. Нет, ну вот представьте. Выучил среди прочего наизусть Блока «12» и «Соловьиный сад». Не говоря уже о «мелких» произведениях других классиков, которых было более двухсот. А еще «даты» по истории… А еще вступительный по французскому, который я сдавал САМОЙ (!) Китайгородской…
Разумеется, во время всего этого маразма, то, что было самым главным — тогда, в Битце, в голове не проявлялось. И только, когда к двум часам ночи я позволял себе задремать часа на четыре — во сне виделись фантазии, очень близкие к тому, что произошло. .оrg И, уж извините за откровенность, в одно утро я обнаружил свое белье всё перепачканным… Кончил я во сне.
… Случилось! Я — не абитуриент. Я — студент первого курса! Не знаю как сейчас, тогда я об этом узнал из открытки, присланной мне на дом из МГУ.
Ох, что тогда со мной творилось, не высказать. Я был счастлив. Родители с сестрой должны были вернуться с югов дня

через три-четыре. Трёхкомнатная квартира была в полном моём распоряжении. Я закупил на оставшиеся деньги шесть бутылок «Кавказа» (было такое дешевое вино. Портвейн. 0, 7. Оно ещё носило в наших кругах название «огнетушитель», «плодово-выгодное», «бомба»… И чтобы это понять, надо его хотя бы раз попробовать).

Банкирша или любовь всей моей жизни

О том, что было со мной

Как я нашел себе «нижнюю»