она ошиблась.
Уже через месяц таких людей было трое. Она поменяла тему — теперь нужно было рассказывать не о себе, а об истории России — но класс уже так хорошо натренировался, что переход на новые рельсы занял от силы неделю-полторы…
Эти исторические дни Лиза запомнила на всю жизнь.
Ровно пять человек без единой ошибки рассказали ей о крепостном праве, о сталинских репрессиях, о победе в Великой Отечественной, о Ярославе Мудром, о Петре Первом и ответили на несколько ее вопросов.
Вопросы были растерянными, ибо Лиза вдруг поняла, что она проиграла. (Или выиграла — смотря с какой стороны посмотреть.) И сейчас ей придется обнажиться на глазах всего класса.
Она тянула диалог до самого конца урока. Когда возмущенный класс призвал ее к справедливости, Лиза вынуждена была признать, что ее условия выполнены, и пообещать провести завтрашний урок топлесс.
«Просто не приду, и все», — думала она. — «Заболею. Кто мне мешает заболеть? Вот разденусь сейчас, простужусь и заболею…»
Стояли морозы. Лиза скинула пальто, шапку, свитер, джинсы, хотела было побегать босиком по снегу, но не смогла и, надорвав горло от визга, сунула покрасневшие пятки обратно в ботинки.
Неизвестно, почему, но Лиза не только не простудилась, но даже не замерзла. Ночью она, ерзая от бессонницы, выбежала во двор и разделась там догола. Для пущего эффекту она прыгнула голышом в сугроб — и, подавившись проглоченным визгом, метнулась пулей обратно в подъезд. Замерзнуть она снова не успела. Оставался только холодный душ, но Лизе вдруг так ужасно захотелось спать, что она рухнула прямо в свитере в постель и уснула, как убитая.
«Ну вот, проспала», — с надеждой думала она, когда проснулась. Но увы, до выхода на работу оставалось полтора часа. «Ничего, еще просплю» — утешала себя Лиза и лежала с закрытыми глазами, чувствуя, что не заснет…
Когда она пришла в класс, ее сверлила дюжина острых взглядов.
— Хэллоу, — бодро сказала Лиза, проходя к своему столу.
Класс молча следил за ней.
— Сегодня мы продолжим наши беседы… — начала она, не глядя на ребят.
Позади нее стола стояла полка книг, и Лиза начала перебирать их, не зная, зачем это делает.
Тишина стала невыносимой, и Лиза почувствовала, что больше так не может.
Испытывая одновременно и ужас, и облегчение, она стала расстегивать пиджак.
Класс взорвался воплями, аплодисментами и свистом.
Не поворачиваясь к ним, она сняла его. Потом блузку, потом лифчик… Класс не дышал, но это уже была совсем другая тишина — благоговейно-восхищенная, будто на глазах зрителей сбрасывали драпировки с драгоценной картины или статуи. Лиза почувствовала это, когда медленно и плавно, как восточная танцовщица, повернулась к классу.
Ей было жутко делать это, но вместе с тем в ней шевелилось и странное чувство — будто она, как царица, дарит подданным свою красоту. Пожалуй, ничто еще не кололо ей нервы так, как это чувство…
Класс взорвался воплями втрое громче, чем перед этим.
— Продолжим урок, — сказала Лиза, садясь за стол.
Ее умопомрачительные груди целились прямо в учеников. Большие соски-клубнички, сразу набухшие от возбуждения, сжались в тугие комки, и Лиза чувствовала их тугость, сверлившую воздух. Распущенные кудри покрывали ее голый торс, окутавая плечи и ключицы…
— А теперь, — сказала она, когда класс немного успокоился, — а теперь положите, пожалуйста, мне на стол все ваши гаджеты. Планшеты, смартфоны и все-все-все, что умеет снимать.
Класс разочарованно загудел.
— Иначе я сию секунду одеваюсь, и мы проводим урок, как обычно.
Делать было нечего. К Лизе потянулась вереница с данью. Каждый подходил к ней, ощупывая взглядом носатые шары, торчащие из-под кудрей, пухлые плечики и всю Лизу, пунцовую и вкусную, как тропический плод; каждый взгляд вгонял в Лизину грудь миллиграмм тугого огня, распиравшего ее так, что соскам было почти больно…
Гологрудая Лиза внимательно осматривала каждый гаджет и удаляла все фото и видео, которые успели наснимать предприимчивые папарацци.
— А чего это ты нас снимаешь? Так нечестно! — заявили ей, когда заметили ее планшет, повернутый камерой к классу.
— Очень даже честно. Дома я просмотрю запись, и, если увижу, что кто-то из вас обманул меня и продолжает снимать — больше никогда не разденусь перед вами. Ведь я обещала, помните?… Всем сдать оружие!
Ей принесли еще три смартфона.
Занятия прошли на славу. После первых отчаянных минут, когда, казалось, стыд утопит и сожжет ее, пришло странное чувство свободы и власти над всеми взглядами, сжигавшими ее кожу. Свобода окутывала ее голый торс, струилась по груди и плечам, и Лизе казалось, что тело вот-вот вспорхнуло бы в воздух, если бы не что-то, что удерживало его снизу. Все главное в Лизе переместилось в грудь, в соски, и, хоть Лиза продолжала говорить и вести урок, две набухших клубнички управляли и ею, и всем классом.
Конечно, не было отбоя от вопросов:
— Ты делаешь массаж?
— А как тебе нравится, когда целуют соски?
— Там есть силикон?
— Неужели сами такие выросли?
— Ты их, что, удобрением мазала?
Лиза парировала, как могла, купаясь в хмельном бесстыдстве, которое оказалось самым сильным наркотиком в ее жизни. (До того самым сильным был экстэзи, от которого Лиза полезла целоваться с алкашом, а тот наблевал на нее. С тех пор она зареклась глотать любую наркоту.)
Урок промелькнул, как мгновение. Попозировав напоследок всему классу, Лиза оделась и вышла, как сомнабула, на улицу.
У выхода ее ждал Трэвис.
— Можно, я подвезу тебе домой?
— Спасибо, я лучше пройдусь пешком.
— Можно, я провожу тебя?
— Ээээ…
Лиза вдруг осознала, что тот говорит по-русски.
— Теперь я знаю что ты не обманываешь. Ты делаешь то что обещаешь. специально для .оrg Мой папа говорит все белые всегда обманывать. Особенно все белые русские всегда обманывать. Но те белые русские которые не обманывать их надо ценить больше миллион доллар. Больше сто миллион доллар! И я хочу показать тебе то что я умеешь, — говорил Трэвис с сильным акцентом, но почти правильно.
— Умею…
— Оу, сорри. Умею… Давай, Лайза. Спрашивай меня про Гитлер!
— Про Гитлера?
— Про Гитлер, про Линкольн, про Мартин Лютер Кинг! Я все ответишь… эээ… ответю!
— Отвечу…
Она спрашивала, млея от того самого холодка, и Трэвис вдохновенно рассказывал ей про газовые камеры, про войну Севера с Югом и про Марш на Вашингтон, делая одну ошибку на два-три предложения.
Конечно, Лиза могла придраться. Но она почему-то делала вид, что не замечает ошибок…
«Я устала», — говорила она себе. — «Все-таки такой день…»
Трэвис довел ее до подъезда. Лиза думала, что тот начнет напрашиваться домой, но Трэвис сказал только:
— Я буду радостный увидеть тебя завтра. Завтра воскресенье и мы можем гулять по интересный места…
Только на пороге своей квартиры Лиза вдруг поняла, что ее никто не лапал за голую грудь. Более того, даже не делал попытки.
Ее эротические кошмары, от которых она кончала по ночам, не сбылись.
***
— Ты ведь не пойдешь с ним? — спрашивала себя Лиза, когда утром на мобилке высветился номер Трэвиса.
— В самом деле: почему бы не сходить с мальчиком? Что в этом такого? — размышляла она после того, как само собой получилось, что она согласна, и Трэвис должен был заехать за ней.
— Чего ты так нервничаешь? Все зависит от тебя. Ты же не станешь трахаться с совершенно незнакомым тебе негром? — говорила она то ли про себя, то ли вслух. Второе было более вероятно, потому на нее странно косились тетки в магазине.
… Они провели вместе все воскресенье. Трэвис классически ухаживал за Лизой: явился в смокинге, повез ее в дорогой ресторан и там поддерживал светскую беседу о Достоевском и загадочной русской душе:
— Расколныков очень русскый. Он убил старая женщина не чтобы украсть денги а чтобы сказать я тоже сооl…
Черная, как эбонит, физиономия в белом смокинге непередаваемо сочеталась с серьезным, даже почтительным тоном. Трэвис делал не больше ошибок, чем любой другой иностранец, который решился выучить this tеrriblе lаnguаgе.
Вначале Лизу отчаянно тянуло на истерический ржач, и она из последних сил старалась поддерживать тон Трэвиса.
Но потом случилась забавная вещь: она не то что бы прониклась этим тоном, но ей вдруг стало лестно, что ради нее так стараются. Где-то глубоко внутри Лиза немножко, на полмиллиметра поддалась ему. Она почувствовала, что за ним, помимо ухаживаний сексуально озабоченного самца, прочитавшего первую в жизни книжку, стоит живой человек. И этот человек не то что бы понравился ей — нет. Просто он стал ей интересен. Лиза даже расслабилась и сама не заметила, как смеется шуткам Трэвиса, вдохновляя его на новые пассажи:
— Если бы Достоевски выигрывал в казино он не писал бы много такая хорошая книги. Но я бы лучше проиграл сто миллион доллар чем писал так много страниц. Это просто отпадать руки и мозг умирать молодым…
Каким-то непонятным образом день промелькнул, как пара часов. Трэвис не лез ни танцевать с ней, ни лапать ее, и вообще идеально соблюдал дистанцию, ни разу не прикоснувшись к Лизе (не считая галантно поданных рук). То, к чему все это вело, висело где-то в подкорке, но Лиза не думала об этом — или не хотела думать.
Чем ближе к вечеру — тем больше их визави напоминало странную игру: Трэвис изо всех сил делал вид, что его не интересует ничего, кроме приятной болтовни, а Лиза делала вид, что верит этому. Оба они делали вид — и ждали.
С каждым часом ожидание делалось все томительней, хоть они по-прежнему бойко болтали, а Лиза даже немного опьянела. Она всегда быстро пьянела: один полный фужер — и она уже делалась веселой, как в детстве…
Трэвис подвез ее к дому.
— Спасибо за чудесный вечер, — сказала Лиза, улыбаясь, как ангел.
— И тебе спасибо, — упавшим голосом сказал Трэвис.
Воцарилась пауза.
Она длилась, наверно, недолго, но Лиза успела ощутить, как напряжены ее улыбающиеся щеки.
— Эээ… — начала она одновременно с Трэвисом, и тут же умолкла, ожидая,

Ирина Петровна — приключения в офисе

О том, что было со мной

Секс по телефону или как я себя поимел