дразнить этого старого барана — Заремкиного папашу, она и сама не знала, больно уж выбешивал его презрительный, высокомерный взгляд. Но, вот, что будет сейчас, даже и представить страшно…
… Она осознала, что почти летит, мелькая кроссовками над дорожкой, а он, с налитыми кровью глазами, жестко схватив ее за руку, на бешеной скорости тянет ее за собой к гостевому домику. Резко вталкивает внутрь и одним движением, навалившись всем телом, уперевшись в пах жесткой эрекцией, припечатывает изнутри к входной двери. Попалась!
… Он тяжело дышит в испуганное юное лицо — они почти одного роста. Заремка пошла в мать. Он же был невысок, хотя, в молодости красив и хорошо сложен. Впрочем, это мало интересовало Расула. Мужчина не должен вертеться перед зеркалом, словно глупая женщина. Его задача — как можно лучше защищать и обеспечивать свою семью. Да и женщина… Хорошая женщина — это заботливая мать и послушная жена, а не эти…
… В паху натурально ломило. Давно уже он не испытывал подобного по силе возбуждения. Лет с тринадцати, когда мучительно и чуть ли не круглосуточно, блядь, и не знаешь, куда деваться среди строго воспитанных красивых, черноглазых девушек. И от этого «нельзя» еще сильнее хочется.
«Ты хочешь этого?» — хрипло спросил он, глядя в лицо. В голове пульсировало «Нельзя, нельзя!», но губы сами выплевывали: «Хочешь быть шлюхой? Хочешь, чтоб тебя трахнули?»
Анечка и сама не знала, не понимала, чего хочет, зачем затеяла эту острую, жестокую игру с высокомерным Заремкиным папашкой. Пожалуй, было уже невыносимо чувствовать в его присутствии себя чужой в этом давно ставшем ей родным доме.
… Это началось примерно с их с Заремкой лет тринадцати. Анварыч с каким-то брезгливым неодобрением стал поглядывать на ее голые вытянувшиеся ноги, проступающие под топиком холмики набухающих грудей, короткие шортики и открытые маечки. В то же время он стал с особой тщательностью следить за соблюдением Заремкой особого дресс-кода — туго заплетенных кос и длинных, дорогих, но скромных платьев. Встречаясь с Анютой взглядом, он одарял ее презрительной гримасой, стараясь скорее пройти мимо. Но Малика была неизменно мила и приветлива, и Анютка вскоре перестала обращать внимание на строгого папашу. Все-таки, Зяма была ее лучшей подругой!
И лишь с течением времени, по мере ее взросления, в голову ее стала закрадываться смутная догадка. Слишком частыми, долгими, страстными и сверкающими были эти презрительные взгляды. К окончанию школы она уже успела расстаться с детской наивностью, и многое не было для нее секретом. Но, все же, этот мрак следящих за ней жгучих черных глаз завораживал и страшил ее. От этого взгляда перехватывало дыхание, и странно сжимался низ живота.
… Откровенный, ненавидящий взгляд. Глаза в глаза. Нет, не надо! Она же просто пошутила.
— Я просто пошутила, — испуганно лепечет Анечка. — Расул Ан… Он жестко перехватывает ее горло, заставляя глядеть в глаза. Другая рука спускается вниз по животу и упирается в шорты. Он отчаянно пытается пропихнуть ладонь за пояс, забыв, что две минуты назад самолично застегивал их на молнию с пуговицей. Напряженно тянет жесткие, вспотевшие пальцы, туда, вниз, в запретное лоно, задыхаясь, путаясь в словах, с каким-то жутким акцентом:
— Ты нэ» знаешь, что так н»эльзя? Н»эльзя так шутить с м»ужчинами! Т»ак в»эдут сэбя последние шлюхи, т»эбя воспитали как шлюху… — Он вспомнил, наконец, про застежку, рванул молнию, чуть не прищемив кожу, оторвал пуговицу, застонав, просунул пальцы под узкую ластовицу стрингов, туда, сквозь редкую белесую шерстку, в сладкую, заветную плоть, в мокрую горящую пещерку…
… Какой сладкий жар! Какая нежная истома! Девчонка закрыла глаза и закусила губу — кажется, поняла, что окончательно попалась. Как она стонет, как стонет…
… Как давно уже у него такого не было! Да и было ли когда-нибудь?..
… Конечно, одной Маликой он не ограничивался. Его жена — никогда бы не позволила себе того, для чего, собственно, и нужны любовницы. Поэтому любовницы были. Как правило, пышные скучающие разведенки. Но Расул был достаточно брезглив и осторожен, чтобы не ввязаться в многолетнюю привычку и ненужные обязательства, и аккуратно менял девок раз примерно в полгода-год. Да и надо-то было ему не так уж много — все время забирали дела. Но такого — одновременно нежного, наглого, трепетного, счастливого, юного, развратного и чистого — он просто не припоминал в своей жизни. Разум мутился. Юное нервное дыхание — губы в губы, сладкий стон, и вот уже она насаживается всем весом на разом промокшие пальцы. Шорты сползли на белые носочки, коленки у девчонки подгибаются, нежные лепестки пересохших губ раскрылись как цветок — и стоны, дивные звонкие стоны! Расул задрал эластичный топик, обнажая упругий, выпуклый, словно соска-пустышка, сосок, залюбовался, припал жестким ртом, покусывая, мучая, дразня языком, доводя до исступления извивающуюся на его напористых пальцах Анечку.
Аня понимала, что — всё. Ей не уйти. Не убежать от самой себя. От жестких рук, умелых губ, неостановимого, как локомотив, напора. Придется идти до конца. Это так сладко. И так страшно… Она вцепилась тонкими пальчиками в белую рубаху Расула, судорожно оттягивая ее от себя. Раздался треск ткани — лопнули и отлетели пуговицы, Расул задохнулся, рубаха распахнулась, обнажив рельефный, покрытый роскошной черной блестящей шкурой, торс с большими темными сосками, проглядывающими в густой курчавой растительности. Аня восхищенно вперилась взглядом в эту породистую красоту. Захотелось провести пальчиками по смуглой заросшей груди, вцепиться в жесткую блестящую шерсть и не отпускать. Присосаться губами к иссиня-коричневым соскам, вдыхая терпкий мужской запах. Расул проследил ее взгляд.
— Что, нравится? — спросил он, глядя в глаза и продолжая жестко наяривать пальцами в мокрой пиздёнке. Аня не поняла, к чему относился вопрос — к внезапно явившейся ее взору обнаженке либо к действиям его умелой руки. И лишь громче застонала, закрыв глаза. Да, ей все нравилось. И это пугало.
Ширинку ломило и распирало. Так хотелось скорее вставить в эти нежные губки! Расул нажал на округлый белесый затылок, заставляя опуститься девчонку на колени. Прижался выпирающей ширинкой к лицу, заставляя плоть хоть на немного успокоиться. Посмотрел ей в глаза тем взволнованным, беззащитным и умоляющим взглядом, которым мужчины всего мира смотрят в глаза собирающимся взять у них в рот женщинам. Достал.
«Какой красивый!» — машинально подумала Аня. Обрезанный, с блестящей гладкой головкой, прямой, как стрела, средних размеров, крепкий, толстый, разбухший от желания, с круглыми поджатыми яичками — оххх! — Аня, выдохнув, осторожно взяла его губами. Удивительное ощущение гладкого упругого ствола во рту, нежно скользнувшего по нёбу. Расул нажал на ее затылок, и Аня, закашлявшись, уперлась подбородком в яички, а носом — в лобок, вдыхая терпкий запах гениталий, впечатавшись щекой в курчавый, жесткий пах, вцепившись пальчиками в крепкие волосатые ляжки. Отступать было некуда. Внутри билась маленькая птичка смутного желания, а снаружи все выглядело так, что сама напросилась. Осталось только переступить через себя и рухнуть в этот омут с пугающе страстным, требовательным, жёстко-красивым, зрелым восточным мужчиной. Запершило в горле, захотелось отвернуться, отвертеться от неприятной процедуры, Аня замотала головой, но поняла, что бесполезно: толстый член скользнул в горло и, прижавшись, замер там, мучительно перехватывая дыхание и вызывая спазмы. Аня, всхлипывая, мотала головой, с удивлением чувствуя, как предательски мокнет у нее между ног. Расул направил ее движения, и она почувствовала себя китайским болванчиком, с незапамятных времен стоявшим у бабушки в комоде. Требовательные движения Расула заставляли ее ритмично двигать головой, насаживаясь на чувствительный орган, словно, не имея своей воли и желаний. Как будто так надо — и все тут. Ее никто не спрашивает и не должен. Рот переполнился слюной, потекшей на подбородок. Чувство престраннейшее. Но так надо, кажется, именно так и должно быть все…
… Расулу казалось, что он летит по небу, как в старой сказке про джинна. Ноги подгибались от горячей сладости. Изо рта вырывались гортанные стоны. Возбуждение зашкаливало от мысли о запретном. О, Аллах! С ней, хотя бы, уже можно? Усилием воли заставил вспомнить себя, что, кажется, Зарема недавно ходила с подарком на день рождения. А, впрочем, какая теперь разница, лишь бы жена не узнала… Он по-своему любил и уважал Малику, но трахал ее всегда дежурно и по-быстрому, в супружеской постели, заваливая на спину и закидывая к себе на плечи ее смуглые волосатые ляжки. Втыкался сухим членом в родную горячую, до боли знакомую плоть, ритмично двигался, стараясь раскочегарить супругу, и вскоре кончал через положенные минуты. В последние годы ему все чаще казалось, что она просто терпит его постельные экзерсисы, словно мудрая всепрощающая мать неизбежные выходки глупого мальчишки.
С Лариской было всё проще. Роскошная тридцатилетняя шалава, отсосавшая у прежнего папика неплохую квартирку, она теперь жила его, Расула, периодическими подачками и нерегулярными визитами. С ней можно было не церемониться. Они понимали друг друга с полуслова. Расул обычно с трудом выдерживал подобие романтического ужина при свечах, с которым она его поджидала, понимая, что, в результате, так будет слаще. Рубиновое вино в игристых бокалах, легкая закуска, ненавязчивая музыка, разговоры ни о чем, долгие, пронзительные взгляды — к концу этой обязательной программы он обычно бывал настолько разогрет нетерпением, что почти без прелюдий набрасывался на страстное, опытное тело, бесцеремонно срывая хитроумный наряд. Его подогревало ее подобие возмущенного сопротивления, нравилось после всех этих глуповатых наигрышей в романтику грубо задрать ей на голову струящееся шелковое платье, махом стащить дизайнерские трусики и практически без предисловий одним движением

Девушка из Паттайи

Снегурочка. Роман. Часть 5

Дорожный помощник