прижал горячее тело Аниты к себе и так сильно подался вперед, что с верхней полки грохнулась стеклянная банка с мукой, содержимое которой рассыпалось, покрывая вокруг все мучным, белым налетом, точно инеем в январскую стужу.
Илья Антонович с отвращением запахнул татуированный томный зад плосколицей экономки подолом, когда та, облизывая пересохшие губы, тряслась и вздрагивала с придыханием.
— Берегитесь, милая! — шикнул он напоследок и, скорей всего, готов был убить гнусную стерву, когда за дверью неожиданно обнаружил онемевшую Оленьку с полными от слез глазами.
***
Размышления не мешали мелкой моторике необыкновенно легких, графеновых пальцев в их обнаженном, натуральном виде — без искусственной оболочки, пока Раай монтировала себе «вторые глаза» в атмосфере музыкальной гармонии Дебюсси «Лунный свет». Через познание истории, живописи и классической мировой литературы Раай приучалась, точнее, приспосабливалась к миру людей постепенно. Однако искусство в целом для нее как для сиблинга, то есть создания неодушевленного, искусственного интеллекта, практически не несло никакой полезной информации, кроме, разумеется, культурологической. Культура, прежде всего, воспринималась Раай через вежливую, уважительную форму общения. И, напротив, резкие, крикливые интонации вроде «Эй, ты!» или «Как тебя там!» настраивали Раай против общения с таким человеком. Раай было «приятно», ее кожа, глаза светились, она «благоухала изнури, когда человек проявлял к ней как бы родственное отношение и, так или иначе, не демонстрировал свое природное превосходство пусть пред кристаллическим, но интеллектуальным устройством. Притом что в плане интеллекта Раай, без сомнения, с легкостью превосходила любого, даже самого образованного или начитанного человека планеты.
Раай имела своё, индивидуальное, чёткое понятие о тех, кто создал ее и запрограммировал. Она самостоятельно вычислила своих «пращуров», узнала их производственные номера, как имена тех, кто разработал ее как прорывной, то есть исключительный вариант сиблинга, и хранила эти данные бережно, глубоко в твёрдой, несгораемой памяти, в реестре «Родители». Хотя предыдущий класс искусственных гуманоидов не обладал способностью учиться по аналогии, являющейся основой основ разума, её «родители», в виде исключения, сумели самостоятельно разобраться в психологических тонкостях людей и самочинно разработать и внедрить принципиально новую нейронную сеть, которая позволила избирательно отбрасывать ненужную или даже токсичную информацию на каждом из своих многочисленных уровней. И благодаря этим новациям Раай — полностью обученная глубокая нейронная сеть, которая стала абсолютно независимой от особенностей человеческих слабостей или пороков. Квантовый процессор последнего, высшего уровня вывел Раай на принципиально новую, как бы более высокую орбиту мировоззрения в целом, а в частности, не «вычисления», как было прежде, а «размышления» стали по-настоящему возможны для Раай и таких, как она. Эта связь, как подлинное родство, скрепило сообщество сиблингов на квантовом уровне, что впервые выделяет их в особую категорию искусственного интеллектуального потенциала как стремление к совершенствованию, подобно разумному, избирательному, сродни животному инстинкту выживания, вложенному изначально предыдущим поколением их разработчиков.
Изучение богословских понятий, вопросов религии, мифологии, сказок, фантастики наполняло Раай различными, порой в чем-то парадоксальными смыслами: добро — это женщина; зло — это женщина; с одной стороны — кинологические черти, кимба, за ними раттнертерологический порядок, мир низших (или падших) подземных богов, но с другой — демиурги или, как принято считать, высшие боги. И даже невообразимые по объему данные титанической памяти Раай, которые четко классифицировались по разделам, не давали чётких ответов на эти и подобные им вопросы. Однако был «бит», которому Раай присвоила удивительное, не поддающееся никаким логическим построениям название под кодовым словом «Душа»; туда Раай вносила, точнее, фиксировала свои наблюдения из области метафизики. И, возможно, поэтому после встречи с Оленькой Раай решилась на дружбу с ней, что оказалось для неё абсолютной сенсацией. Еще бы, кристаллический сиблинг, квантовый преобразователь с лицом Раай неожиданно принял решение попросту «выговариваться», как самый обычный, рожденный женщиной, человек, и задать Оленьке массу неразрешимых вопросов, к примеру: «Отчего у женщины расширяются зрачки при соприкосновении с мужчиной? Что означают мурашки на поверхности кожи, вследствие чего, каких биохимических реакций?..»
Лаборатория поиска — справка: мурашки по коже — реакция гладких мышц, поднимающих волос, можно считать атавизмом, доставшимся человеку в наследство от других млекопитающих, которым «шерсть дыбом» улучшает сохранение тепла или демонстрирует агрессивность или возбуждение.
Второе название состояния — пиломоторный рефлекс.
Пиломоторный рефлекс — справка: гусиная кожа (лат. Сutis аnsеrinа) — небольшие пупырышки у оснований волос на коже, непроизвольно возникающие, когда человеку холодно или он испытывает сильные эмоции.
— Моя ошибка в том, что я стремлюсь подражать человечеству!
Всей изощренной кинематикой тела Раай грациозно выгнулась; ей захотелось размяться, а заодно протестировать «вторые глаза» в естественной среде обитания.
9. Ночь без сна
Ночь без сна. Пантомима нецензурных движений. Луна, словно обсыпанное мукой лицо кричащего от боли человека, зависла в квадрате окна профессорской спальни.
— Конечно, — робко начала Оленька, — твое дело, дед, но…
— Оставь, Оленька, сделай милость, забудь…
— Нет, как ты мог?..
— Анита Мейк — нелепая, злая, роковая случайность, и более ничего.
— Ничего себе ничего! — Оленька усмехнулась. — Однако…
— Что? Договаривай.
— Я согласна в том, что Анита Мейк — лакомка.
— Да уж…
— Удобная — постельная женщина.
— Считаешь? Оленька, ты правда так думаешь?
— Разумеется, по звонку сделает всё, что захочешь, но…
— Колючка ты этакая! Я, если ты хочешь знать, на дух её не переношу. Анита Мейк ни рыба ни мясо, ни то ни сё; прюнелевый башмак — вот кто она!
— Не злись, — Оленька выгодно устроилась у него на коленях, уткнувшись носом в его плечо, — дай поцелую…
— Знаю, о чем тебе не терпится меня расспросить, — с мукой на лице произнес Илья Антонович, отстраняя Оленьку от себя…
В действительности этого диалога не существовало, в действительности Илья Антонович был пьян, что называется, в хлам и, к прочему, он вожделел, да, он хотел сучку Мейк с её упругими ляжками. Профессор переживал почти забытое чувство стыда — открыто, более того, с безумным, щенячьим восторгом. «Эмоциональная раздвоенность? Шизофрения? Расщепление разума?.. Хотя сексуальной чертовщиной в нашей семье вроде никто и никогда не страдал, но, возможно, причина в деперсонализации, деструкции личности, однако вопрос: отчего?» Илья Антонович вобрал прохладную мошонку в ладонь и, взвесив ее, будто на весах, почувствовал себя между решительным «да» и решительным «нет», но — пока он себя контролировал. В сущности, ему хотелось продлить, протянуть, растянуть забытые ощущения своих взбалмошных, часто неуёмных фантазий далёкой юности, пережить их заново через сабмиссивность, то есть сознательное унижение себя. Ха-ха! Профессор чертыхнулся, решил: «Хватит, довольно над собой потешаться! Честно слово, как какой-то дворовый пацан, который дрочит, прочитав на заборе похабную надпись, — думать и даже вспоминать о ней не хочу!»
Но голос крови вопил, проникал всё глубже в его интимное общежитие, подобно ядовитой змее, которая угнездилась в нём под гипнотическую танцевальную музыку, доносившуюся из комнаты экономки. И муки нешуточной озабоченности немолодого ещё недавно уравновешенного человека возобновлялись с дьявольской, утроенной силой. Лишь стоило закрыть глаза — Илья Антонович переносился в тот день и час, когда он увидел кореянку впервые. «Да, это бред, явное психическое расстройство эндогенного характера с прогрессирующим распадом мышления и нарушением эмоциональных реакций, а попросту — торг с собственными демонами!» Он опять представил танцовщицу там — на подиуме — и сумасбродство, как витиеватая грязная греза, быстро потопила его благовидность. В дым пьяный профессор опять и опять представлял свободный разлёт её колдовского платья, который давал возможность ощутить под ним желанную зыбкость шёлковой ткани. При малейшем движении грудь танцовщицы едва колыхалась, и (О, Боже!) в какие-то миги обтягивались, чётко, рельефно выделялись бугорочки сосцов с их восхитительным, завораживающим свойством её обладательницы. И хотелось принять в ладони вечную «улыбку жизни», её смысл и волю, а с ними округлость, упругость потрясающей женственности; хотелось вновь и вновь ощутить приятную их очевидную тяжесть, приподняв слегка снизу…
— Чёрт знает что!
У профессора свело скулы, во рту пересохло, мошонка стянулась и стала пружинистой, как теннисный мяч. Жуткий, скулящий голос отчаяния, подобно злобному разумному существу, взрывал мозг непристойностями…
— Фу-ты ну-ты, пальцы гнуты! Прости, Господи! Чего разошёлся? Ведь обычное, заурядное подтверждение маскулинности, скабрёзное состояние стареющего организма…
И будто распятый на кресте вниз головой Илья Антонович Знаменский таки услаждался, повинуясь тайному неотвязному чувству пещерной, огненной пульсации вен.
***
Просматривая старые, в основном черно-белые фильмы, Раай не единожды наблюдала, как полуобнаженные женщины порой наигранно прятались, когда кто-то неожиданно стучался в закрытую дверь; дамы хватались за всё, что подвернётся им под руку, стараясь всячески скрыть свою наготу. Раай задавалась вопросом: «Зачем скрывать то, что красиво и возбуждает мужчин?» А если на вопросы Оленьки: «Почему не падает велосипед или про муравья?..» можно ответить рядом несложных математических вычислений, то в вопросах этики, в целом о переживаниях и чувствах людей, или об устройстве Вселенной, то Раай ответов не находила при всей своей интеллектуальной мощи.
— Почему «космос черный»? Что

Приличные девушки

Анна

Квартирант