потоптался «заразка» и пристроился чуть ниже живота. Илларион как обычно сопел рядом. Однако Оленька отметила, что сегодня Вербное воскресение, а значит, муж проснется и натощак заторопится в храм. «Вот интересно, — думалось ей, — вчера напился до положения риз, а сегодня, как ни в чем ни бывало, ко святому Причастию?» Тимка выгнул спинку, потянулся, игриво протянул к лицу Оленьки веер полупрозрачных клинков — замурчал.
— Я тебе мангуст, или мадагаскарская Фосса, убийца? — спросила Оленька у кота.
— Да-а, — зевнув, ответил ей котик, — ты моя мягкая, славная ня-яша!
— Брр, только этого не хватало!
Оленька прикрыла глаза тыльной стороной ладони и разные, самые разные, порой, жгучие, непристойные мысли неведомо откуда и куда потекли будто обжигающий, расплавленный воск искал себе новую форму: «Отчего все так странно? Как принять, что до нас кто-то жил, а потом помер? И я — я тоже умру? Или вот книги — сколько их! А ведь кто-то их сочинил! Кто-то до меня также мучился, переживал за свое будущее, за будущее своих детей!»
В детстве Оленьке часто снились странные сны. Например, огромный тетрадный лист в клетку, и почему-то надо было эти клеточки пересчитать, а их огромное, неимоверное количество! Или, — с одной стороны находится море, с другой — огромный кратер, и надо столовой ложкой перелить море в этот кратер. Ужасное чувство невозможности и безысходности! «Зачем пирамиды, сфинксы, Египет, Новруз, каналы Венеции, экспедиции на Луну, Пасха, освоение Марса? Зачем Врубель, Пушкин, Дали, Пикассо, Роберт Ланц, Хэвлок Эллис? Зачем города — большие, запутанные, когда можно и правильнее жить на берегу моря или в лесу, или на берегу озера, или реки, где можно свою жизнь устроить разумно без суеты? Зачем сложности с транспортом? Сиди в деревне, сажай репу: наслаждайся. А главное: зачем Бог вложил мою душу в женское тело? Мог бы со мной посоветоваться…»
Илларион развернулся к Оленьке и задышал в ее сторону. «Фу! Не буду тебя провожать, назло притворюсь спящей! Пусть тебе, а не мне станет стыдно!» Муж, хрустнув суставами, потянулся, левой ступней погладил кота и, спотыкаясь, прошлепал в ванную комнату.
Оленька чуть не плакала. «Как он мог со мной так бессовестно поступить?! Пост — понимаю. Воздержание, но зачем, когда ты муж, я жена?» Время бежало как вода из-под крана. Илларион фыркал, крякал… «Уверена, что захочет меня как всегда с бодуна. А я? Как буду смотреть мужу в глаза, когда меня, можно сказать, разложили? Боже! Почему я не сопротивлялась? Ведь запросто могла звездануть Максу по роже, закричать, призвать помощь… Времени было сколько угодно, когда он нагло ухмылялся и при этом стягивал с меня обувь и стринги! Но как он соблазнительно это сделал — сволочь ученая! Боже! Да ведь я сама, как дура, все ему позволила!»
У Оленьки затекло тело. Котофей ей явно мешал. Она провернула ступни ног по часовой и обратно, и вновь её накрыл волнующий шепот фантазий. Ее обнаженные конечности, губы, лицо будто под ударами электрической пытки бились в конвульсиях. «Да, да, да, я — порочная! Я даже слишком, страшно порочная, как — Вавилонская блудница, как Мария египетская, как — Анна Каренина! Конечно, я — похотливая самка! Боже мой, но как это кайфово… чувствовать себя удовлетворенной. Однако как нужно хотеть, чтобы так обильно, так агрессивно, так смачно, так ароматно кончать?»
Сказать по правде, Оленька никак не могла остановить тот затянувшийся, глубинный, непроизвольный процесс потому, что ей пришлось выбирать: либо испорченный макияж, либо забрызганная шифоновая блузка. И даже теперь Оленька облизала губы, реанимируя в памяти новый для нее, потрясающий головной кульбит. Она поняла, что её глотка и лоно по наитию как бы поменялись местами. «Но зато как Макс, бедный, стонал: милый! Куннилингус! Мой первый — и с посторонним мужчиной в сортире дедовского особняка, в котором все привычно и с детства знакомо! Оля, ты сучка!»
Она рассмеялась, прогнулась, судорожно вобрала свежего, цветочного аромата полные легкие. И всё ее стремительное, девятнадцатилетние тело покрылось мурашками! «Девочка, не юли: случилась «Спортивная дрочка!»
Оленька оттолкнулась от берега в реку памяти и влилась в плавное течение созерцательного сладострастия.
— Да, этот, кажется, самый крепкий.
— Ваня, дай посмотреть.
— На.
Оленька бездумно присела на корточки, рассматривая боровик.
— Подари…
— Вот еще!
— Ванечка, я тебе за него что хочешь отдам, мм?
— У тебя полно своих мухоморов, зачем тебе мой?
— У меня нет белого, а я поспорила…
— С кем?
— С Левкой.
— Понятно.
— Иван, ну, не вредничай: подари!
— Нет.
— А я тебя поцелую, как в том кино, хочешь?
Оленьке девять. Девочка в коротких штанишках, в рубашечке с не застёгнутыми нижними пуговками. Иван смотрел на племянницу в состоянии, казалось, кроличьего гипноза. Вокруг лес молчаливый и спелый. Юноша обнял девочку одной рукой и поцеловал в полураскрытые, влажные губы…
— Дашь — посмотреть?
— Что? — раскрасневшись, тихо спросила она. И догадалась. — А ты?
Смеясь, Оленька метнулась, задев скулы Ивана распущенной гривкой. Однако через мгновение она споткнулась о корень липкой, столетней сосны. Взмахнув голосом, Оленька шлепнулась несуразно всем телом, прилегла на изумрудный ковер мха, оголив атласный отлив за виском, и кошкой, дико, стремительно развернулась на спину, когда шляпка боровика, отделившись от ножки, наткнулась на острый как пика сучок.
— Оленька…
— М?
Илларион зашуршал, встав перед ней на колени.
— Оленька, я ухожу?
— Хип-хоп! Святая святым. Оленьку захолонуло от злости. — Иди куда хочешь. Я не хочу ничего обсуждать, — и добавила после крошечной паузы. — Отосплюсь, можно?
Илларион (как показалось Оленьке) облегченно вздохнул, поднялся и двинулся к выходу.
Не открывая глаз Оленька отчетливо вспомнила как по ночам в детстве она запихивала между ног краешек одеяла — все глубже и тесней. И однажды ЭТО случилось! Почти устроившись, она вдруг почувствовала приятное жжение внизу живота. Уголок подушки сбился и уперся своим острием в самое лоно. Оленька поерзала. Было приятно. Никогда ранее она такого не испытывала. Инстинктивно приподняв подол рубашки, она осталась лежать на подушке в одних трусиках, разведя при этом ножки в сторону и уткнувшись лицом в кровать. Оленька плавно двигала бедрами то вниз, то вверх, то вправо, то влево… внизу намокло. Она стянула с себя всё — и улеглась, прислонившись к постели белой кожей. Было очень приятно — прохладно. Небольшие, еще не окрепшие соски были напряжены, и она чувствовала как они скользят на простынях. Ей нравилось. Внизу все сильнее еще напрягалось. Она усилила темп своих движений. «Аааа!» — вскрикнула она от растекающегося по телу теплу и несравнимого ни с чем удовольствия и вцепилась в простыни ладошками. Была зима. Оленька бесстрашно распахнула окно. Колючий, ледяной ветерок обдувал ее, забираясь в самые потаенные уголки ее тела. Морозный воздух, точно речушка, омывал и очерчивал ее острые грудки и маленький треугольничек внизу. Оленька чувствовала, как по плечам струятся волосы… и отчего-то… там, внизу… вдруг отчаянно заныло, защекотало. Она нежно провела по бугорку между ног и молниеносно, будто бы испугавшись чего-то в себе, одернула руку, юркнула в кровать, зажав под собой одеяло…
Однако день, насыщаясь солнечной пылью, будто завис. В тишине под тиканье маятника настенных, бабушкиных часов, Оленька вторила: «Вставать, не вставать?..» Отодвинув томик Стендаля, она вытянулась в полный рост, нехотя перевернулась с живота на спину и, согнув колени, раскинула бедра. «Кораблекрушение! Шторм! Истошные вопли парящих над темной водой гарпий, и бесполезные крики о помощи тонущих — лишних! Макс, естественно, спасает меня. Мы одни. Макс грязный, облезлый, колченогий, вонючий сатир — спаривается, берет меня силой… О-о, и я умираю — умираю от диатеза!» Оленька хмыкнула: сработала лаборатория вымысла. Растроганная она, казалось, налилась яблочной сладостью:
«Итак! Максим Александрович Пастухов, ученый с мировым именем, один из создателей русских боевых машин под общим названием „Контур“. Он изначально проектировал и создавал космические конфигураторы. Его ошеломительные киберпанки, роверы и аватары — гигантские многофункциональные механизмы управляемые человеком с орбиты Луны. С их помощью построены первые военные и научные базы. И наконец, значимое: Пастухов возглавляет полномасштабное, комплексное исследование невероятного, инопланетного космического корабля, некогда обнаруженного на поверхности Луны, а с ним изучение новых, сенсационных физических принципов».
Пальцы Оленьки увлажнились. Она ничего не могла поделать с этой… трепетной, липкой влажностью. Безбожно, бесстыдно Оленька плыла, не зная, как выгодней пристроить свой мысленный блудняк — сегодня. А уж, когда приспичит, да по-настоящему, то хоть караул кричи, хоть из дома беги, все равно, что не замужем!
— Вот ведь засада, — вздохнула Оленька. И так каждое утро: смик-смак, смик-смак… — Хм, опомнись! — хмыкнула любодейка, оглаживая свои утешительные бедра и упругие, чуть вздернутые, курносые грудки. — Интересно, сколько ему?..
Но что-то произошло. Стены комнаты содрогнулись. Оленька, оцепенев, беспомощно наблюдала за отражением в зеркале, которое, казалось, только что просочилось из бархатной глубины черного космоса. А повиснув в воздухе на фоне окна, отражение вдруг, как страшный и молчаливый призрак, двинулся на нее! Томик Стендаля свалился с кровати, сухо стукнулся об пол, Оленька успела шепнуть:
— Мама!..
***
Мерцая белесыми ресничками, Настасья Петровна (от нечего делать) следила за иссиня-сизой мухой. Мохнатое чудовище беспрестанно тюкалось в оконное стекло, пытаясь выбраться наружу, хотя, буквально в нескольких сантиметрах находилась другая часть окна, которая была предусмотрительно приоткрыта.
— Ну же, уёбище: свобода! Неужели не чуешь?
Настасья Петровна пыталась левой ладонью загнать насекомое в щель между рамами. Но муха упорно перелетала, либо сквозь ее растопыренные пальцы, либо в противоположном направлении, еще сильнее ускоряясь, и прямо-таки

Тётина подруга

Мой грязный первый раз

Встреча старых друзей