сыновей, вернулся к своей машине и какое-то время был взволнован. Вернувшись на дорогу, он позвонил Кевину и был приятно удивлен, что оба мальчика уже были в городе. Они договорились встретиться в отеле как можно скорее.
Встреча прошла, мягко говоря, в экстазе. Годы вины и разочарования уступили место непреодолимой любви, которой так долго не хватало. Когда он почувствовал, что его сыновья разделяют его желание навредить памяти Филиппа и его сообщников, Роб поделился с ними своими дневными делами. Кевин и Оскар захохотали, когда Роб рассказал о своем втором посещении дома на горе Роял.
Таким образом, прошло около трех часов после воссоединения, когда сыновья Роба рассказали свою собственную историю о возмездии. Они начали с объяснения своей мотивации — разрушить приятные воспоминания матери и нанести посмертный ущерб Филиппу в качестве подарка и оливковой ветви отцу.
Роб слушал рассказ с нарастающим ужасом. После того как они быстро добавили, что обвинения против любовника их матери были полностью вымышленными, у него возник конфликт. Будучи более зрелым мужчиной и отцом, он знал, что обвинять кого-то в растлении малолетних — настолько плохо, насколько лишь возможно. В глубине души он гордился их тактикой, но в то же время был потрясен. Когда они описали воздействие на свою мать, прозвенел сигнал тревоги.
— К тому времени, когда вы, ребята, ушли, она уже была в порядке?
— Гм, я думаю, да. Она пробормотала что-то о желании побыть одной. — Неуверенный ответ Оскара не успокоил Роба. Он повернулся к Кевину, выражение лица которого не уменьшило его опасения. Он мог ненавидеть то, что сделала Карен, и хотеть с ней развестись, но он не хотел ее уничтожать.
По молчаливому соглашению все они запрыгнули в машину Роба и направились домой.
***
После долгих слез Аврил ехала четыре часа на встречу с Карен, ей требовалось рассказать кому-нибудь, кто действительно знал и любил Филиппа, о том непростительном, что совершил Роб. Видеть такое осквернение праха ее покойного великого мужа было просто... ужасно. Как женщина, Аврил точно знала, как избавиться от боли: надо поделиться ею с кем-то, кто любил Филиппа так же сильно, как и она.
То прекрасное, что разделяли Карен и ее Филипп, уже превратилось в гангрену. Вдали от гипнотического влияния Филиппа ее собственные воспоминания, очищенные словно аэрографом, начали показывать трещины, вторгаясь в реальность. А реальность рисовала гораздо более жестокой кистью. Более уродливые штрихи.
Она вспомнила то время, когда впервые узнала о различных интрижках своего мужа. Как же они ее злили. Нет, не злили... делали беспомощной. Отвергнутой и неадекватной. Она была ничем, никем, замужем за чужим человеком. Если бы она возражала против его действий, то рисковала бы потерять его. Она начинала понимать, что всегда находила это унизительным, но подавляла эти чувства ради собственного психологического выживания. Как еще она могла сохранить свою любовь? Чтобы успокоить собственное возмущение после обнаружения первого романа Филиппа, она настояла на том, чтобы они сделали свой брак открытым, но однажды, когда она предложила реализовать свое право завести любовника, Филипп отреагировал отрицательно. Он несколько месяцев не прикасался к ней, после ее увлечения. Наказывал молчаливым отказом. Она хорошо усвоила урок и в последующие годы довольствовалась тем, что разделяла с ним любовниц своего мужа.
Когда никто не ответил на ее стук, она повернула ручку незапертой двери и вошла. Она нашла Карен в кресле, уставившуюся на картину на полке. Она выглядела нехорошо. Собственные проблемы Аврил на данный момент были отложены в сторону. Она упала на колени перед подругой.
— Шери, что случилось?
Битва в голове Карен только что закончилась. Победитель так же неизбежен, как просыпаться завтра старше, чем сегодня. Воспоминания о любви, ошеломляющем счастье и удовольствии лежали в дымящейся куче. А над кучей стояло чудовище, называемое ненавистью к себе. Зверь объединился вокруг двадцатилетия подавленного чувства вины. Это были воспоминания о гневе Роба, Кевина и Оскара. Покров, придававший внешний лоск, представлял собой видоизмененные остатки воспоминаний. Каждый хороший элемент в нем превратился в плохой.
Для определения внешнего покрова не требовалось профессионального зрения. Это было определенное знание, что она потерпела неудачу в своей самой важной роли — роли матери. Совершенно необходимо, чтобы за миллион лет эволюции почти каждый вид становился более развитым, чем таракан. Обязанность защищать своих детенышей. Это было достаточно плохо. Тот факт, что она с самого начала внесла опасность в свое гнездо, был в сантиметрах от того, чтобы уничтожить ее.
Последней соломинкой стала Аврил. Последний остаток сознательного разума Карен Макдональд, неспособный принять вину за разрушение, обрушился на нее. Не отрываясь взглядом от картины, она заговорила глухим голосом:
— Я пригласила Филиппа Дю Монт в свой дом, а он приставал к моим детям. Я позволила это. Ты позволила.
Аврил покачнулась на коленях, словно от удара. Слова Карен были произнесены с такой абсолютной уверенностью, что игнорировали любое логическое отрицание. Она оказалась в том же месте, что и Карен до того. Взглянуть на противоположные концы огромного поля, с воспоминаниями с одной стороны и новыми фактами — с другой.
— Но, Шери, это не может быть правдой. Мой Филипп никогда бы не...
— Он это сделал. Здесь только что были мои сыновья. Они сказали мне и тому репортеру, которого ты прислала. Я — плохая мать, и скоро об этом узнает весь мир. Ты это позволила.
— Но, Карен. Это не может быть правдой...
— ОН НАСИЛОВАЛ МОИИХ ДЕТЕЙ, И ТЫ ЭТО ПОЗВОЛИЛА!
Прежде чем Аврил успела отреагировать, Карен выскочила из кресла, сбив крошечную женщину. Разъяренный монстр подлетел к камину и схватил картину. С нехарактерной для нее силой Карен крепко схватилась за раму с каждой стороны и поднесла к поднимающемуся правому колену. Деревянный каркас раскололся на несколько частей, которых стало около пяти, поскольку разъяренная женщина продолжала разбивать его о деревянную полку над камином.
Наконец, холст был освобожден от большей части рамы, кроме как с одной стороны, все еще прикрепленной полудюжиной скоб. Карен свернула его, открыла дверцу камина и с помощью кочерги запихнула все это туда. Голодное пламя быстро поглотило маслянистую краску.
Карен поднялась с желанием убить в глазах и повернулась к Аврил с железной кочергой в руке. Аврил увидела выражение глаз Карен и поняла, что ей грозит серьезная опасность. Она вскочила и побежала к двери. Скользящий удар кочерги по ее голове сделал бы больше чем заставил ее просто споткнуться, если бы ударил полностью. Со звоном в ушах она помчалась к своей машине и сбежала.
Пятнадцать минут спустя Роб и его дети вбежали в открытую входную дверь. Они осмотрели повреждения в гостиной, но поиски дома не выявили, ни Карен, ни ее машины, как они с опозданием обнаружили.
Час спустя они все еще обсуждали, что делать, когда позвонили из полиции. Карен была арестована за нанесение уголовно-наказуемого ущерба. Мчась в отделение полиции, Роб выслушивал дежурного сержанта. Его жена была арестована в Южном торговом центре, где успешно разбила полдюжины картин, которые, как известно, были отреставрированы легендарным Филиппом Дю Монт. Роб знал эти картины. Именно их восстанавливал Филипп, когда впервые встретил Карен.
Когда служба безопасности впервые попытались остановить Карен, она заставила одного из охранников потерять сознание с помощью железной кочерги. Потребовался тазер, чтобы, наконец, взять ее под контроль. Нет, он не может ее видеть. За десять минут до этого приехала скорая помощь, и его жене вкололи успокоительное и доставили в больницу. Сержант назвал местную психлечебницу.
Эпилог
Робу было отказано в доступе к Карен в больнице, поэтому он вернулся домой. Он выдавил из своих сыновей название журнала. Он не разговаривал с Джоном, но проинформировал его редактора об имевшем место розыгрыше. История должна была умереть там, если бы не массовое коллективная ошибка в суждениях.
Аврил вынесла известие о грядущем позоре для имени ее покойного мужа на семейное собрание. Часть семьи с ее стороны немедленно отшатнулась, стараясь держаться как можно дальше от Филиппа Дю Монт. Зная, что случилось с такими известными художниками, как Рольф Харрис, они не сомневались в будущем.
Часть семьи со стороны Филиппа позвонила одному из своих членов, работавшему в маркетинговой компании. Та убедила их, что их лучшая стратегия — это действовать на опережение, проведя пресс-конференцию до публикации статьи в журнале. Никто даже и не подумал, возможно, из-за коллективного помешательства, попытаться скрыть появление статьи. Им помешало принятое во французской культуре отсутствие осуждения внебрачных связей. Все те же культурные, республиканские чувства свободы прессы усугубили все.
Так миру открылась эта история. Благонамеренная, но в ретроспективе ошибочная попытка уменьшить ущерб. Пресса набросилась на труп. СМИ Олбани со студиями местной связи были повсюду. Карен осуждали как сообщницу или, по крайней мере, нерадивую мать. Ее вандализм в отношении реставрационных работ Дю Монт в Южном торговом центре подтвердил эту историю. Они оставили Кевина и Оскара в стороне, после того как те публично отрицали совершенное над ними насилие. Многие жертвы не хотят, чтобы их страдания были признаны открыто.
Аврил никогда больше не разговаривала ни с кем из семьи Роба, и ни она, ни ее дочери никогда так и не узнали, что там было правдой. Стоимость работ Филиппа резко упала, поскольку все пытались выбросить их на продажу, прежде чем их ценность снизится до нуля. Маленькие мемориальные доски рядом с картинами с надписью «отреставрировано Филипом Дю Монт» незаметно исчезли. Учебники, включая описания его методик, постепенно редактировались и переиздавались, уже без его упоминания. Его дочери, которые чтили его память, сохраняя его фамилию, незаметно приняли фамилии своих мужей.
Выставки его работ так и не было.

Минет в кинозале

Начало. Отпуск, рыженькой

Пропало молоко