и прозрачна, как стремительный луч света, бежавший к цели, встретившись с ним он преломился, распался, раскрасив жизнь всеми цветами радуги.
В его маленькой квартирке ничего не изменилось — также чисто и аккуратно, но в то же время пусто, гулко, как в склепе. Маша кидается раздвигать занавески, наполняя комнату сероватым зимним светом. Оглядывается, не понимая причины этой мрачности. Что не так, что исчезло от сюда, что придавало этому месту то теплое ощущение уюта и дома?
‒ Нужна елка, ‒ внезапно решает она. ‒ У тебя есть игрушки?
‒ Сейчас? ‒ удивленно приподнимает брови Герман. Он тоже чувствует эту пустоту, но полагает, что заполнить ее стоит другим, более приземленным способом.
‒ Ага, — Машка кивает. ‒ Съездим? ‒ умоляюще смотрит.
Разве он может отказать ей в такой мелочи?
Едут по магазинам. Находят дохленькую елочку в горшке, но Маше она кажется самой чудесной разлапистой красавицей. Покупают коробку шариков, гирлянду, кучу еды на вечер. Все же сегодня Новый Год, нужно отмечать!
″Раз не пишешь, полагаю, все хорошо? ″ — приходит сообщение от мамы.
″Да!!! ″ — Маша слишком счастлива, чтобы на долго отвлекаться от любимого.
″Ждем вас завтра тогда. Дольше я папу не удержу! ″ — предупреждает мать.
″Спасибо, мамчик. За все! ″
Герман заглядывает через плечо, пробегает глазами ее переписку.
‒ С Наступающим от меня поздравь, ‒ подшучивает он.
‒ Сам поздравишь, ‒ мстительно отвечает Маша. Пусть и не надеется, что легко отделался, папа ее кулаками не машет, но словом на месте распять сумеет.
‒ Жду — не дождусь, ‒ ласково стучит пальцем по сморщенному носику. Тоже мне — напугала. Да он ради нее горы перевернет.
Дома, благоухающая хвойным духом, наряженная елка и правда совершает маленькое новогоднее чудо, наполняя пространство искорками благодати, сверкая в сгущающейся темноте. Из кухни доносятся запахи еды, за окном поднялась метель, но Маше с Германом не до этого. Девушка немного испуганно косится на мужчину из под прикрытых ресниц, страшась близости.
‒ Иди ко мне, маленькая. Не бойся, — просит он, протягивая руку. Он истосковался по ней, хочет зарыться в щедрое, роскошное тепло ее тела и оставить позади все, что произошло. Маша нервничает, забыла его, по новой открывая для себя естественность его присутствия рядом.
‒ Хочешь в душ? ‒ спрашивает Герман. Все же она у него болотная фея, вода всегда помогала ей расслабиться.
Кивает.
Позволяет медленно раздеть себя, как в тот первый раз, по-тихоньку заново привыкая к его рукам, горящим глазам, большому телу так близко от ее. Герман не дает ей и пальцем пошевелить, аккуратно намыливает, взбивая пену на дрожащем теле, водит губкой, ополаскивает.
‒ Подождешь минутку? ‒ просит после того, как помог ей выбраться из ванны, закутав в большое полотенце. Сам быстро скидывает одежду и встает под душ. Член его, налившийся желанием, слегка подрагивает в такт энергичным движениям. Маша смотрит во все глаза, судорожно сглатывает, ощущая, что холод наконец оставил ее внутренности, а изнутри поднимается знакомая горячая волна, грозя все затопить на своем пути.
‒ Герман... я должна признаться тебе... я... — отворачивает голову, стыдясь, что не сумела сохранить ему верность.
Видя виновато склоненное личико, нетрудно догадаться, что ее гложет. Сам виноват. Прогнал. Не мог же он рассчитывать, что она, такая хорошенькая и очаровательная, останется без мужского внимания? Тем более, что и сам монахом не был, пытаясь забыть ее в случайных, коротких встречах с незнакомками.
‒ Маш... для меня это неважно, ‒ искренне заверяет, стараясь не представлять ее с другими. Есть вещи, которые лучше не знать и просто оставить в прошлом. Обнимает побледневшее личико ладонями, заставляет посмотреть на себя. ‒ Давай начнем с чистого листа? Хорошо?
Губы его, упавшие на ее рот, сонмом взвивают вихрь воспоминаний. Нет ничего чудесней его мягких, настойчивых поцелуев, что помнят ее губы так хорошо, ласкают так чутко, кончиком языка дотрагиваясь до прикушенной от волнения нижней губы, заявляя свои права на нее, уже без сомнений, терзаний, преград.
Берет за ладошку и ведет за собой в комнату, укладывает на постели, откинув полотенце. Кожа ее переливается в свете разноцветных елочных огоньков, волосы раскинулись волнующим, шелковистым покрывалом вокруг порозовевшего лица с бездонными глазами. Маша зябко поеживается от прохладного воздуха и он тут же накрывает ее собой, не давая замерзнуть.
Как быстро он становится таким же близким, как раньше, как легко сметает ее смущение, словно и не было разлуки. Нет ничего естественнее, чем лихорадочно метаться под ним, забывая дышать, вздрагивать, а потом и вскрикивать от каждого откровенного прикосновения. Его руки, его губы одновременно везде,лелеют ее, пробуждают, лаской доводя до безумия, огнем страсти выжигая все ту боль, что она перенесла вдали от него. Машка тяжело дышит, стонет, зарывшись руками в его жесткие волосы. Герман, словно умирающий от жажды отчаянно терзает ее лоно, желая довести до блаженного экстаза прежде, чем войдет в нее. Маша горячечно отзывается на каждое умелое движение, взбирается все выше, но кончить не может. Что-то мешает, не дает покоя, не дает достаточно расслабиться и отключить голову. Ей нужно что-то другое, что-то большее.
‒ Герман, любимый, подожди, — просит, потянув его на себя, заглядывая в голодные глаза большого Серого Волка. — Мы тогда кое-что не сделали. Мне нужно это сейчас.
Он с сомнением смотрит на нее, догадавшись, что она просит взять ее в попку. В глазах ее какая-то отчаянная, звериная тоска. Понимает, что это не блажь сейчас, она и в самом деле слишком далеко зашла на пути наслаждения, ей нужен гораздо более сильный импульс, чтобы отпустить себя, вернуть себя ему.
Встает с постели, достает из антресолей до боли знакомую коробку.
‒ Без игрушек, ‒ шепчет девушка, ‒ просто сделай это.
Его напрягает этот вдруг ниоткуда взявшийся мазохизм. Ложится на бок, привлекая к себе, пытаясь понять. Она неистово трется об него, закидывает ногу на бедро, прижимаясь абсолютно мокрой щелкой к члену, суматошно закатывает будто пьяные глаза — явно на пределе, до разума сейчас не достучаться. Аккуратно подготавливает ее, смазывая заднюю дырочку. Она ели пропускает его пальцы, слишком узенькая, нетронутая, маловероятно, что за время без него Машка умудрилась не только попробовать, но и полюбить анальный секс.
Герман перекатывается на спину и помогает девушке устроиться на нем верхом.
‒ Попробуй сама, ‒ велит он, ‒ только не торопись, маленькая, — стискивает набухшую грудь, перекатывает соски, давая ей время.
Маша обхватывает ладошкой его член у основания, приподнимается и направляет в себя, опускаясь на него попкой. От чрезмерного давления и резкой, острой боли слезы брызгают из глаз, но она сжимает зубы, рычит и продолжает насаживаться на негою
Герман в ужасе видит перекошенное болью лицо девушки и тут, наконец, понимает, что происходит:
″Вот, дурочка! Да она же наказывает себя! ″
Быстро перехватывает ее под бедра, поддерживая на весу и не давая продолжать это самоуничижение. Приподнимается, осторожно целует искривленный рот.
‒ Не надо так, Маш. Не через боль, ‒ просит, надеясь, что она услышит и поймет.
Машка вздрагивает, смотрит на него беспомощно, глаза влажнеют от слез. Упрямо крутит головой, не желая останавливаться.
Герман невесело усмехается — да, уж, остановишься тут, она его член словно тисками сжала, ни туда ни сюда.
‒ Не надо, моя хорошая. Ты ни в чем не виновата передо мной. Это я дурак! Я так хочу тебя! Хочу, чтобы тебе было хорошо, маленькая. Хочу твоей радости, а не боли.
Слова его, ласковые губы, глаза, пылающие любовью, создают нужный эффект. В Машиной целеустремленности появляется брешь, по щекам начинают течь ручейки слез, дрожащие губы отзываются на поцелуи, девушка незаметно расслабляется, чувствуя, что разрывавшая ее боль отступает, оставляя ощущение запредельной растянутости и наполненности. Герман, чутко заметив перемену в ней, немного ослабляет хватку на ее бедрах, позволяя ей продолжать в комфортном для себя темпе.
По откинувшейся назад голове, испарине, проступившей на шее и ключицах, раскрывшимся губам видит, что если боль и не ушла до конца, то его девочка начала испытывать еще и другие чувства, подрагивая, маленькими толчками двигаясь на нем вверх-вниз, постанывая от ярких, непонятных, порочных, но таких сладких ощущений. Лишь один раз немного помогает ей, слегка надавив на талию, давая почувствовать себя до конца, и тут же переключается на ее жаждущий, перевозбужденный клитор, поглаживая и постукивая по нему, пальцами проникая в нее и лаская изнутри, ни на мгновение не отпуская распухших от поцелуев губ, дыша ее дикими криками.
Оргазм не заставляет себя больше ждать. Девушку трясет, как на электрическом стуле, стоны непрекращающейся трелью льются из горла. Герман подхватывает ее, снимая с себя и быстро перекатывается вместе с ней, подминая ее под своим телом. Еще мгновение, чтобы стянуть презерватив, и тут же одним сильным движением входит в нее, упиваясь ее тесной, подрагивающей от неутихающего оргазма плотью. Ему самому хватает всего нескольких движений, чтобы догнать ее и излиться в самой глубине ее жаркого лона, вызвав в ней новую волну экстаза. Лежит на ней, настолько вымотанный, что не в силах приподняться, чтобы не раздавить, покрывает благодарными поцелуями раскрасневшееся личико и не может перестать повторять:
‒ Люблю тебя. Люблю. Больше всего на свете.
Маша открывает довольные, полные истомы глаза и одаряет чарующей, обожающей улыбкой.
‒ Ты мой теперь. Не уйду, даже если гнать будешь, ‒ серьезно предупреждает девушка. ‒ Это мой выбор. Только посмей его у меня отобрать!
Герман неожиданно весело смеется, полный простого, незамутненного счастья. От этого маленького командира в юбке чего угодно можно ждать!
‒ Выйдешь за меня? ‒ просто спрашивает, ни на мгновение не сомневаясь в ответе.
Маша лишь счастливо кивает, прижимаясь лбом к его влажной груди.
‒ Я что-то есть хочу, ‒ вдруг произносит, ‒ почувствовав запахи яств,

Сноха и свекр

Доигралась на даче

Директор отымел подчиненную во все…