страсть, наслаждение. Но этого и в помине не было — он каким-то образом повел ее за собой, сметая все ее заслоны, которыми она огородила душу. За считанные минуты довел ее до края и беспощадно сбросил в пропасть, наслаждаясь ее криками, ритмично подергивающимся под его пальцами и языком лоне, ароматной росой, которую она щедро изливала.
‒ Машка, — зачарованно шептал, наблюдая за ее лицом, изменившимся до неузнаваемости в оргазме. Она была с ним здесь и сейчас. В ее голове, ее душе, ее крови был только он. Это он сделал с ней и никто другой. Торжество пузырилось в крови, заводя сильнее алкоголя.
А потом она вдруг разрыдалась. Заплакала взахлеб, как ребенок. От слишком ярко пережитых эмоций, от слишком сильного наслаждения, от слишком острого осознания предательства собственного, падкого на кайф, тела.
Она могла простить себе Хасана, ей было все равно, сердца ее он не затронул, но как простить себе это?
‒ Маша, Машенька, ‒ обнимал Юра, поглаживая по плечам, волосам, спине, не в силах вынести ее неприкрытого, оголенного горя. ‒ Не плачь, солнышко, все будет хорошо. Я тебя не трону, не бойся.
‒ Нет, ‒ хлюпает носом Машка, в панике поднимая покрасневшие, заплаканные глаза, ‒ у нас уговор!
Пытается успокоиться, прижимается к нему, суматошно гладит, ощущая твердую выпуклость в паху. Он хочет ее! Не сможет отказаться от сделки.
‒ Дура. Какая же ты дура, Машка, ‒ беззлобно смеется Юра, отодвигаясь от нее. Встает, одевается.
Маша смотрит растерянно. Неловко натягивает на себя простыню, вдруг смутившись наготы.
‒ Я дам показания, Маш. Как договаривались. Ты ничего мне не должна. Мы в расчете.
Разворачивается и, удовлетворенно насвистывая, выходит из комнаты, оставив Машу плакать, раздавленную его силой и собственной слабостью.
***
Недели до суда тянутся бесконечно долго. Машу не трогает вся предновогодняя суета, она сидит в родительской квартире, в своей детской комнате и может только молиться. Как и договаривалась с матерью, рассказала все отцу, после чего тот перестал с ней разговаривать. Его разочарование можно было ложкой есть, так густо, тяжелым слоем липкой пыли, осело оно в комнатах. Мама тоже все больше отмалчивалась, в какой-то мере понимая, но и по-матерински считая себя ответственной за необдуманные поступки дочери, страдая вместе с ней.
Маша изредка встречалась с подружками, но была слишком подавлена, чтобы разделить их веселье. Катька по большому секрету рассказала, что ее Ванечка сделал ей предложение, и они собираются пожениться в начале лета. Маша искренне была за нее рада, но сердце сжалось — от собственной неуемной тоски и одиночества.
В день суда просит Николая Иосифовича провести ее в зал. Там прячется в уголке, тихонько наблюдая за происходящим. Адвокат, сбросивший свою уныло-затрапезную маску, показал себя настоящим профессионалом, лихо оперируя имеющимися фактами. Девочка в очередной раз запуталась в показаниях и разрыдалась, отрицая все сказанное. Дальнейшее было больше похоже на фарс. Немногие свидетели быстро отвечали на четкие вопросы, лишь добавляя ощущения абсурдности ситуации. Как правоохранительные органы вообще могли возбудить уголовное дело на таких шатких основаниях? Судья вынес оправдательный приговор и посоветовал родителям Даши всерьез заняться ментальным здоровьем дочери.
Герман, похудевший, осунувшийся, с синяками под измученными, серыми глазами выслушал заключение суда без особой радости. Из-за прихоти взбалмошной девчонки его жизнь была разбита вдребезги — он потерял работу, репутацию, друзей, многие никогда не поверят, что дыма без огня не бывает, а, главное, самое дорогое — сына. Безразлично окинул глазами полный народа зал, Маша втянула голову в плечи, но он ее не заметил, пожал руку адвокату и с достоинством направился к выходу.
***
Маша уже почти смирилась с мыслью, что это была их последняя встреча, когда на утро 31-его курьер позвонил в дверь и вручил ей большую, продолговатую коробку. В ней был букет белых садовых ромашек с крупными, мясистыми головками. Холодным, зимним днем они выглядели еще более дико, чем ко всему привычные розы. В карточке было всего два слова — ″спасибо, Мэри″.
Ладони вмиг похолодели, сердце заколотилось пойманной птичкой. Он вспомнил о ней! Не забыл! Суматошные мысли прервало пипиканье телефона. Сообщение пришло с незнакомого номера — ″пообедаешь со мной? ″
Маша, волнуясь, с трудом попадая пальцами по кнопкам, быстро написала — ″да. где? ″
Прислал адрес уютной кофейни недалеко от ее дома — безопасно, никакой интимности, у всех на виду.
‒ Мам, я выйду, прогуляюсь? ‒ спрашивает у матери, занимающейся нарезкой новогодних салатов под просмотр нестареющей Иронии Судьбы. Родители идут на празднование Нового Года к друзьям, но папа даже больше любит 1-ое января, когда можно открыть холодильник, набитый разносолами, и вальяжно проваляться ведь день у телевизора, не думая о готовке, тем более с его желудком, он все равно мало чем сможет позволить себе полакомиться в гостях.
Мама внимательно всматривается в дочь — в ее лихорадочно горящие щеки, сияющие глаза, нервно искусанные губы. Безнадежно вздыхает, все поняв, и ничего не говоря, крепко прижимает к груди. Пусть у нее все наладится! Сердце разрывается от боли за нее.
‒ Позвони, если что, ‒ тихо просит.
Машка вспыхивает от надежды, что скрываются за этими словами. Пытается обуздать себя, что его приглашение ничего не значит, но получается плохо, голова уже полна яркими, горячими образами, бросающими в пот.
Запыхавшаяся, взволнованная влетает в кафе на пятнадцать минут раньше оговоренного времени. Герман уже ждет.
При виде нее встает, чопорно отодвигает для нее стул, приветливо улыбается, как чужой.
‒ Здравствуй... — несмело произносит Маша, мигом растеряв весь свой пыл от его формального обращения. Они не виделись полгода, от его близости дрожат коленки, но она старается успокоиться, принимая обозначенные им правила игры.
Он изменился. Глаза, раньше смотревшие прямо и уверенно, теперь словно погасли, резко обозначились морщины, выдавая внутренний надлом.
‒ Маша, Николай Иосифович рассказал, что ты очень помогла с моим делом, ‒ начинает он, когда им приносят заказанный кофе и тарелки с присыпанным сахарной пудрой пирогом. Машке кусок в горло не лезет от его длинных преамбул. ‒ Я очень тебе благодарен. Ты не должна была этого делать для меня. Спасибо.
Маша бледнеет, ощущая поднимающийся из глубины гнев. Он для этого ее позвал, чтобы поблагодарить лично?
‒ Я сама буду решать, что должна или не должна делать! — с вызовом отвечает девушка.
‒ Конечно... — Герман заметно растерялся, опешил от ее неприкрытой враждебности, никогда не думал, что его ласковая, светлая девочка может пускать такие молнии из глаз.
‒ И благодарность свою можешь при себе оставить! — добила его Маша. И тут же выдохлась, почувствовав, что все силы ушли в эту неожиданную вспышку.
‒ Прости, Маш, не хотел тебя обидеть, ‒ просит прощения мужчина, перехватывая ее тонкие, заледеневшие пальчики, поглаживая, успокаивая, вспоминая, как любила она нежно пробегать ими по его лицу, телу, рисуя одной ей ведомые узоры. ‒ Не надо, ‒ просит Маша, когда он легонько касается пульсирующей жилки на запястье.
‒ Извини. Не смог удержаться, ‒ виновато отдергивает руки Герман.
Глаза Маши наполняются слезами. Он не изменился, все еще считает ее ребенком и ведет себя с ней соответсвенно.
‒ Как я устала от того, что ты за меня все решаешь! ‒ шепчет девушка, с тоской глядя в его удивленные глаза.
‒ Маш! Это не так! — Герман поражен до глубины души. Ее свобода всегда была самым важным для него. Он забрал ее невинность, ее любовь, это то священное, что он забрать не мог. Он чуть не умер тогда, заставив себя от нее отказаться, чтобы дать ей возможность улететь, расправить крылья. — Я всегда хотел, чтобы ты была вольна в своих решениях!
‒ Освободил меня от себя, да? Считаешь себя очень благородным? Спасибо! — Машку распирает от злости, хочется накинуться на него с кулаками, выцарапать глаза.
‒ Маша! Я лишь дал тебе выбор! ‒ восклицает он, теряя остатки своего наносного безразличия. Он был дурак, если думал, что спустя все эти месяцы, они смогут увидеться, поговорить, не задевая раны друг друга — те, казалось, затянулись, но при малейшем прикосновении снова закровоточили. — Думаешь, мне легко было?
‒ Ты меня его лишил! Отмахнулся, как от глупого ребенка, решив за меня, что знаешь лучше, что мне надо!
Девушке слишком больно, горло разрывает огромный, твердый ком затаившихся обид. Вскакивает, не в силах продолжать этот разговор, выбегает на мороз, как была, в одной тонкой кофте, забыв куртку на стуле. Отбежав на пару шагов вдруг сгибается пополам, обхватив себя руками, пытаясь удержать клокочущую пустоту внутри, затягивающую ее внутрь, как бездонная черная дыра. Из горла с хрипом рвутся рыдания, но глаза сухие, безжизненные.
Подбежавший мужчина обнимает сзади горячими руками, прижимает к себе, удерживая на весу, пока она брыкается, не позволяя вырваться. Разворачивает к себе, впечатывает в свое тело, предлагая тепло и поддержку.
‒ Маша, Машенька, любимая, чудо мое, горе мое луковое, ‒ шепчет он, обнимая крепче и крепче, боясь снова потерять. Ему все равно, что на них смотрят как на сумасшедших — раздетых, обнимающихся на улице посреди зимы, все равно, что узнают, только бы она была рядом. Когда маленькое, хрупкое тело, замершее напряженным зверьком в его руках, наконец расслабляется и Маша начинает безудержно всхлипывать, намочив горючими слезами его рубашку, он облегченно выдыхает. Простила... Все еще любит... С остальным можно жить.
***
Сидя в знакомой мазде, Маша трепетно вбирает в себя забытые запахи, ощущения, тревожно вздрагивает, то и дело касаясь его руки на рычаге переключения передач, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле, боясь проснуться и понять, что все снова оказалось сном, развеявшись с первыми лучами утра. Все еще всхлипывает, но уже не отчаянно, бессильно, а больше от невозможности удержать в себе ощущение безграничного счастья. Без него жизнь ее была проста

Гроза, изменившая жизнь навсегда

История заброшенного тира

На дне рождения у шефа