чем сравнивать, ‒ легко отшучивается он. — Займешься продуктами? Я пока перенесу Маркушку в его комнату, может, поспит еще.
Пока малыш досыпает, они разбирают привезенные пакеты, готовят легкий перекус, маринуют мясо на ужин. Маша то и дело порывается заговорить, но каждый раз обрывает себя на полуслове, покоренная его мягкой, любящей улыбкой, простым, естественным обращением, словно между ними нет недомолвок, словно она уже часть его жизни, а он ее.
К вечеру внезапно наползают тучи, заметно холодает, но это не мешает им всем троим наслаждаться купанием в прогретой озерной воде. Марк визжит от переизбытка эмоций, снова и снова спрыгивая с деревянного настила в воду, фыркая и крича, словно утенок машет крылышками в своих ярко-оранжевых надувных нарукавниках. Маша не далеко отстает от него, резвится, смеется, убегает от разбрызгивающего воду мальчика, прячется за широкой спиной Германа, которого эта возня явно забавляет.
Вечером в доме разжигают камин, Герман жарит шашлыки на газовом мангале на веранде, утомленный Марк, поев, так и засыпает на диване перед огнем, завернутый в одеяло. Маша сама берет плед и выходит на улицу. Ходившие кругами тучи разразились сильным, затяжным ливнем. Где-то идет гроза, но до них лишь доносятся далекие отголоски грома.
Герман обнимает ее сильными руками и усаживается вместе с ней на подвесные качели. Они сидят, уютно прижимаясь, согреваемые теплом друг друга. Дождь словно стеной отгородил их от всего мира, хлюпает по зеркальной глади озера, превращая то в огромную, булькающую пузырями лужу.
‒ Я бы хотела провести так всю жизнь, ‒ тихо произносит Маша.
‒ Я тоже, ‒ вторит ей Герман, легко целуя в затылок.
Маша замирает. Разворачивается в его объятиях. Долго смотрит в спокойные, уверенные серые глаза, в которых ясно читает то, в чем не может ошибаться.
Герман медленно прикрывает веки в немом ″да″ и наклоняется к губам девушки.
Занимаются любовью в тот вечер они в абсолютной тишине, боясь потревожить спящего Марка, только деревья бьют ветвями по окнам, толстые стены дома скрипят и стонут, как живые, а затихающий дождь мерно стучит по крыше, навевая безмятежный покой и сладкий сон.
Три дня пролетают как в сказке. Омытый зацепившей их грозой лес благоухает, озеро играет солнечными бликами, погода наладилась. Герман большую часть времени посвящает Марку, но Машу это нисколько не обижает, она рада просто быть допущенной в их маленькую мужскую компанию, просто сопровождать, любоваться ими. Они много гуляют, играют, купаются и даже пытаются рыбачить, правда, без особого успеха. Готовят и едят тоже все вместе. Марк окончательно оттаял, привязался к Маше, ей от этого и приятно, и тревожно одновременно. Боязно не оправдать его доверия.
Зато пока малыш спит днем, долгие светлые летние вечера и короткие ночи возлюбленный принадлежит ей безраздельно. Они плотно закрывают двери, зажигают ночник, горящий красноватым светом, и остаются только мужчина и женщина, что без ума друг от друга, когда удовольствие другого становится наивысшей и целью и наградой.
В один из вечеров Маша признается в своих неудачах с анальными пробками. Герман едва скрывает смех, глядя на ее раздосадованную, покрасневшую мордочку.
‒ Ты уверена, что все делаешь правильно? — поддразнивает он.
Девушка бросает убийственно выразительный взгляд.
‒ Я могу помочь с одним важным ингредиентом, ‒ продолжает он хохмить.
‒ Каким? ‒ насупившись спрашивает.
Он вместо ответа заваливает ее на спину и осыпает поцелуями с ног до головы, стягивая по ходу с себя и нее остатки одежды. Когда девушка уже мечется и засунув кулачок в зубы чуть слышно стонет, переворачивает на живот и, обжигая горячим дыханием щеку, спрашивает:
‒ Какую?
‒ Последнюю, ‒ отвечает Маша.
‒ Уверена?
‒ Дааааа...
Сейчас, когда возбуждение клокочет в ней пряным глинтвейном, все и вправду ощущается иначе. Ей хочется быть растянутой и наполненной везде. Все ее тело жаждет полного подчинения. Будь у нее возможность дать себя трахнуть прямо в душу, она не задумалась бы ни на мгновение.
Герман быстро наносит гель, смазывает ее, потом переворачивает на бок, лицом к себе и закидывает ногу девушки себе на бедро. Приставляет пробку к попке и чуть вжимает. Больше ничего не делает — целует, жарко ласкает, покусывает крохотные соски, трется членом о ее промежность, вызывая пронзительные искры наслаждения. Маша сама не замечает, как расслабляется и немного подается назад, чувствуя, что анус начинает гореть от возрастающего, но приятного натяжения. Неверяще смотрит в его сверкающие ласковым смехом глаза своими все расширяющими и резко вбирает воздух, не веря, что уже все — игрушка внутри ее попки. Герман в то же мгновение входит в нее одним длинным рывком.
Долго водит ее по краю, глухой к ее едва слышным мольбам, переворачивает, меняет позы, выходит совсем, не давая сорваться, умело ласкает клитор пальцами, чтобы снова распалить и довести до предела и держать там, держать до бесконечности...
Когда позволяет обоим наконец кончить, Маша в полной прострации. Сердце колотится как бешеное, когда приподнимается, чтобы сходить в ванную, чуть не падает, в глазах темнеет. Добредает с его помощью, на подгибающихся ногах заходит в душ. Герман даже немного испуган такой реакцией — девушка ничего не говорит, а черные глаза с зрачками, вытеснившими всю радужку, как у безумной. Под струями теплой воды, прижимаясь к нему, вдруг начинает стучать зубами, а затем всхлипывать от рыданий, вцепившись в него, как утопающий в соломинку.
‒ Все хорошо, Мэри? — спрашивает мужчина.
‒ Мне слишком хорошо... ‒ отвечает, покрывая благодарными, причмокивающими поцелуями потемневшее от загара горло мужчины.
Как может быть слишком хорошо и почему от этого плачут, Герман не понимает, но молча позволяет использовать себя в качестве жилетки, хоть в мокром и голом виде явно плохо справляется с этой работой — ее слезы текут по его груди, смываемые бегущими вслед потоками воды.
Обретя душевное равновесие, Маша осознает наличие инородного объекта все еще у себя в попке. Его присутствие явно добавило феерии ее мировосприятию сегодня. С болезненной гримасой вытягивает, почувствовав пробегающие внизу остаточные толчки пронесшегося бурей оргазма. Игрушка тяжело лежит в ладони, пальчики не сходятся на краях. Изумленно переводит взгляд на слегка поникший член любовника.
‒ Прости, боюсь, после этого оригинал тебя теперь разочарует, ‒ с притворно виноватым видом смеется мужчина.
***
В последний вечер не хочется рано идти в постель. Замотавшийся, уставший, но счастливый Марк спит без задних ног, а Герман с Машей в начале сидят на улице, любуясь последними отблесками заката за лесом, потом, когда надоедает отмахиваться от комаров, переходят в дом, к камину. Валяются на диване, обнявшись, пока вино в бокалах не становится теплым. Сидят, понимая, что пришел момент, им пора признать, что то, что происходит между ними, слишком ценно, слишком важно для них обоих. Не спешат, чтобы не разрушить очарование мгновения, желая насладиться им до конца.
‒ Вообще-то, меня уже можно поздравлять, ‒ замечает Маша, бросив взгляд на часы. Я родилась в 12.35 ночи. Мучила маму с самого утра, видимо, хотела, именно этот день в качестве дня рождения.
Герман, привлекает к себе, целует, глядя в любимые болотные глаза. И жест и взгляд его собственнические, полные непререкаемого довольства, гордости, обожания.
‒ С днем рождения, мое чудо. Люблю тебя, ‒ просто говорит он.
Маша думала, что пищать будет от радости, когда, наконец, это услышит, но вместо этого, обвивает любимого за шею и крепко вжимается на фоне восторга, испытывая привкус горечи.
Слова ничего не значат. Он уже тысячу раз доказал, что любит ее — своей искренностью, заботой, тем, что познакомил с сыном, сделал частью своей жизни. Это она не была достаточно откровенна с ним.
‒ Герман, мне нужно что-то тебе рассказать... ‒ осторожно начинает.
‒ Опять непонятки с анальными упражнениями? ‒ хитро прищурившись, подшучивает он.
Маша густо краснеет, помнит, что возомнила, что будет готова к этому дню. Но сейчас это кажется таким несущественным.
‒ Нет... И я честно хотела бы быть твоей всеми мыслимыми способами, ‒ она с трудом подбирает слова, ‒ но сказать тебе должна что-то другое.
‒ Ты ведь не разлюбила меня, маленькая? ‒ немного напряженно спрашивает Герман. Выдыхает, увидев ее испуганное мотание головой. ‒ Со всем остальным мы разберемся, не переживай.
‒ Герман, мои родители... ‒ снова пытается Маша.
‒ Мы заедем к ним завтра и поговорим, — заверяет он, ‒ нет смысла больше скрываться. Пора выходить на легальный уровень отношений. Или тебя больше возбуждают наши шпионские игры? ‒ смеется он, неправильно истолковав ее отчаянную гримаску.
‒ Нет, конечно нет!
‒ Вот и славно, — обхватывает ладонями взволнованное личико, обжигает горячими губами, мигом высекая искру страсти, ‒ моя прекрасная девочка, мое маленькое чудо, ‒ шепчет он между поцелуями.
Маша уже хаотично дышит, привычно поддаваясь его мягкому напору, мысли разбегаются из головы, но что-то не дает ей расслабиться. Нет, так неправильно!
‒ Герман! Постой! Мне предложили полную стипендию в университете Риги! ‒ поспешно выкрикивает девушка, пока еще в состоянии помнить, что такого важного хотела сказать.
Повисает тяжелая, напряженная тишина. Руки мужчины, до этого страстно обнимавшие ее, сейчас сжимаются тугими клешнями вокруг тела.
‒ Ты же поступаешь на ин-яз в наш универ? ‒ тихо, раздельно утверждает он, не желая верить в сказанное.
‒ Да. Я собиралась... Но родители говорят, это такой шанс...
‒ Собиралась? ‒ в голосе Германа появляется неприятная, до сих пор незнакомая Маше интонация — гнев, презрение?
‒ Я не знала, пройду ли... Там очень дорого, мне повезло, что меня взяли бесплатно. И это не просто английский-немецкий, это азиатские науки — не только языки, но и культура, ‒ путано объясняет Маша, пытаясь заглянуть в потухшие глаза возлюбленного.
‒ И как давно пришел ответ? ‒ пригвождает он ее к месту закономерным вопросом.
Маша понимает, что это конец,

Отец

История заброшенного тира

Вечер в маминой спальне