заливистый, счастливый визг. Только что чуть не плакала от обиды, а тут уже смеется от радости, что пообещали желаемое. Избалованный ребенок, привыкший получать все, что пожелает. А уж им то крутить научилась с легкостью...
‒ Герман, ‒ ловко переворачивается, крепко обнимает, обожающе заглядывая в нахмуренное лицо, ‒ а ты раньше занимался аналом?
О! Какие мы слова, однако, знаем!
‒ Допустим, ‒ с восхищением рассматривает лукавую мордочку — что то еще она выдаст?
‒ То есть ты знаешь, как надо? ‒ уточняет негодница.
‒ Уж разберусь, поверь.
Доверчиво кивает, целуя в губы. Потом сползает вниз и устраивается на полу, между его ног, протягивая нежные ручки к уже соскучившемуся по ней предателю. Благодарность за еще несовершенную анальную дефлорацию превосходит все его ожидания.
Все же она всегда была слишком прилежной ученицей...
***
Последний экзамен Маша ожидаемо сдает без сучка, без задоринки. Мама, долго пристававшая к ней, чтобы купить платье для выпускного, все же уговаривает пройтись по магазинам. Покупают очень красивое салатово-зеленое платье без рукавов, облегающее стан плотной блестящей тканью и струящееся прямыми, элегантными линиями до пола. Маше оно очень нравится, в нем она себя чувствует очень взрослой, элегантной, красивой.
‒ Ну что, сказала уже своему мальчику, что скоро уезжаешь? ‒ притворно безразлично спрашивает мама, убирая легкий шарфик за спину и подкалывая волосы наверх в подобие праздничной прически.
‒ Нет... — Машка тут же краснеет, спохватывается, ‒ о чем ты, мам? Нет у меня никакого мальчика!
‒ Ну нет, так нет. Смотри сама. Только к кому же ты тогда бегаешь постоянно?
‒ Мы с Катькой все время вместе занимаемся! — пытается изобразить праведное возмущение Маша.
‒ Ага. Катька сама у своего Ванечки чуть не ночует. Ты у нее дома без нее занимаешься? Атмосфера располагает?
Машка понимает, что попалась с потрохами. Мать наверняка недавно с Катькиной мамой — Людой пересекалась, они давно приятельствовали, от кого она еще могла узнать про Катькину безумную любовь со студентом-второкурсником? Маша сама виновата, если бы почаще бывала дома, знала бы, а так, пропала вся ее конспирация.
‒ Мам, не надо, ‒ виновато просит.
‒ А я разве что-то говорю против? ‒ усмехается мать. ‒ Но это ты отцу можешь песни петь. Мне, главное, уверенность, что предохраняться вы не забываете!
‒ Ма-ма! ‒ вспыхивает Маша.
‒ Все. Поняла. Отстала, ‒ идет на попятную мать. ‒ Но ты все же ему скажи, а то еще один неприкаянный будет бродить под нашими окнами. В компанию к Юре.
Машка насуплено молчит. Как быстро мать вывела ее на чистую воду!
‒ Он не из школы... ‒ коряво пытается объясниться. Мама выразительно молчит, типа — это и так понятно было. ‒ Я люблю его, мамочка, не знаю, как сказать...
Глаза наполняются слезами, Маша всхлипывает и с облегчением падает в душистые материнские объятия, как в детстве, ища в ней утешения.
‒ Зайка моя, солнышко мое ненаглядное, Машунечка, конфетка моя шоколадная, ‒ мать шепчет нежные глупости, поглаживая по голове рыдающую взрослую дочь, ‒ бедная моя большая девочка...
Ее поддержка и понимание как бальзам для Машиного сердца. Она уже извелась за последние недели, не зная, что делать, успокаиваясь и забывая обо всем только рядом с Германом. В теории, они просто любовники, у нее нет никаких обязательств перед ним, но что делать, если сердцу плевать на это? Не уезжать, остаться с ним? Но кто она для него? Уехать, расстаться, забыть, как прекрасный, чистый, детский сон? Но как?
‒ Ты со всем разберешься, доченька, — шепчет мама. ‒ Мы с папой тебя поддержим, что бы ты не решила.
С благодарностью всхлипывает на материнской груди, понемногу успокаиваясь — ей придется разобраться. Но не сейчас. Пока еще слишком страшно задать ему тот, самый важный вопрос.
***
Выпускной для Маши проходит как в тумане. Она уже от души наревелась на Последнем Звонке, прощаясь с учителями, размеренной, понятной школьной жизнью, сейчас же больше переживала о том, что будет, а не о том, что ушло. Родители выпускников искрились радостью, светились улыбками, сами же выпускники только начинали осознавать вдруг обретенную свободу, впадая в эйфорию, но еще не осознавая всей ответственности, всех трудностей взрослой жизни, что ждала их за порогом.
Среди учителей Маша с замиранием сердца увидела Германа. Он с гордостью смотрел на нее. Душа девушки наполнилось радостью — ведь он пришел ради нее, вряд ли бы иначе согласился.
Как только торжественная часть вечера и банкет с родителями закончились, взрослые, раздавая последние благодарности учителям, стали расходиться по домам, оставляя выпускников гулять до утра. Маша на волне всеобщего ажиотажа планировала тоже тихонько убежать, чтобы с свою очередь провести бессонную ночь — впервые оставаясь у Германа, не страшась, что ее будут искать, но дорогу ей внезапно преградил Юра.
‒ Маш, ты что, уходишь уже? — подозрительно спросил он.
‒ Нет. Дома кое-что забыла. Папа сейчас подойдет, принесет, ‒ соврала она, пытаясь отвязаться.
‒ Так твои только ушли. Я видел, болтали с Германом Сергеичем на выходе. Не успеют так быстро обернуться.
‒ Ну ладно... ‒ О чем он мог разговаривать с ее родителями?
‒ Пока ждешь, пойдем, потанцуем, ‒ предложил парень.
Маша проворно отдернула руку. Юра болезненно скривился.
‒ Ты все еще злишься на меня?
‒ Нет, ‒ вынуждена была признать девушка. Она и забыть забыла о нем, какие там обиды?
‒ Тогда, потанцуй со мной, ‒ вновь попросил парень, ‒ один танец, у тебя есть время. Я же тебе не укушу. Маша, не придумав повода отказать, вынуждена была согласиться. На танцполе уже кружилось множество красивых, сияющих парочек — девочки в разноцветных платьях, с макияжем и вечерними прическами — красивые как дивные бабочки, мальчики в пиджаках, галстуках — представительные и элегантные. Уже совсем не дети.
Когда Юра обнял ее, она невольно вздрогнула. От неприязни и отвращения. Подумать только, когда-то его прикосновения волновали ее, заставляли загораться, она стремилась к нему, его ласкам, поцелуям. Возможно, не допусти он тогда ту роковую ошибку, это в его объятиях она бы познала, что значит быть женщиной — любимой, желанной, обожаемой. А сейчас, кружась с ним в танце, слыша его сбившееся, взволнованное дыхание, не чувствовала к нему ровным счетом ничего. Абсолютная пустота с легкой нотки брезгливости — совсем не его руки ей хотелось сейчас ощущать.
Как только музыка закончилась, Маша, чмокнув парня в щеку, бегом кинулась на выход, почти как Золушка, чуть не теряя туфельки на широких ступенях входа, но споро подхватив их в руки, побежала босиком, не слыша оклика позади — за углом стояла знакомая машина, в которую она счастливая, смеющаяся, задыхающаяся быстро села.
Юра так и остался стоять у дверей, в шоке от того, кого увидел за рулем, растерянно сжимая в руках ее нежно-салатовый газовый шарфик.
***
Дома — как быстро его солнечная, маленькая квартирка и для Машки стала домом — Герман долго в восхищении разглядывал ее, боясь прикоснуться к роскошному наряду. Налил бокал шампанского, поднял, поздравляя ее с заслуженным красным аттестатом.
Машка, уже опьяневшая от радости, хлебнула пузырящейся сладкой жидкости, разливающейся восторгом по венам.
‒ Спасибо, что пришел, ‒ потянулась к нему благодарным поцелуем, ‒ для меня это было очень важно.
‒ Не за что, маленькая. Для меня это было не менее важно. Теперь — ты взрослый человек, в аду мне за это, может, хоть часть срока скостят, ‒ пошутил он.
Маша страстно прижалась к нему, подставляя лицо горячим, жадным поцелуям.
‒ О чем ты говорил с моими родителями? ‒ вспомнила она.
‒ Да ни о чем особенном. Благодарили за твою пятерку по физике, ‒ неловко замялся Герман, вспомнив, как ужасно себя чувствовал, принимая их благодарности, когда сам вытворяет с их маленькой девочкой такое, за что, узнай, любой родитель проклял бы, если не убил.
‒ Ты им очень нравишься, ‒ заметила Маша, думая о своем, ‒ особенно маме.
Герман хмыкнул — вряд ли это достаточный повод, чтобы обнадеживать себя.
‒ Ты так замечательно выглядишь, Маш, ‒ отвесил восхищенный комплимент Герман, ‒ так жаль, что не мог потанцевать с тобой.
‒ Так мы можем это сделать и сейчас, — заулыбалась Маша, доставая телефон и включая музыку.
Полилась хрипловатая, пронзительная мелодия, Маша шагнула в объятия кавалера и закружилась с ним в ритме блюза. Герман танцевал прекрасно, почти так же хорошо, как занимался любовью, чутко слышал мелодию, умел вести, а не просто топтался на месте. Один танец сменял другой, шаги и повороты становились все раскованнее, все увереннее.
‒ Где ты так научился? ‒ изумилась Маша, раскрасневшаяся, с сияющими как звезды глазами, изумительно манящая в своем взрослом платье.
‒ Не поверишь... но в армии, ‒ усмехнулся он и провел большим пальцем по ее порозовевшей нижней губе, заставляя податься ближе к себе, прижаться плотнее, ощущая музыку, громыхающую в его крови.
Танец продолжался, но в нем уже было столько неги, столько едва сдерживаемой страсти, что оба словно искрились при малейшем прикосновении. Крутанув Машу в очередной раз и склонившись над откинувшимся станом, Герман не смог удержаться, чтобы не поцеловать верх груди, выпирающий из узкого лифа. Девушка задрожала. Продолжил целовать грудь, ключицы, шею, чувствуя, что она прогибается в пояснице и опускается все ниже и ниже, словно цветок, склоняемый бурей.
‒ Машенька, девочка моя, ‒ мягко вырвал из грезы. Девушка тут же чутко отозвалась, прильнув к нему.
‒ Повернись, ‒ попросил мужчина, ‒ попробую аккуратно снять с тебя это чудо дизайнерского мастерства.
‒ Там молния под крючками, ‒ подсказывает Маша, разворачиваясь спиной.
Герман недолго возится, затем справившись, аккуратно стягивает тонкую ткань до пола, оставив девушку в одних кружевных трусиках, едва прикрывающих попку и чулках. Шумно выдыхает. Его девочка, всегда носившая простое трикотажное белье, в шелке и кружевах — одежде взрослой женщины, выглядит сногшибательно.
‒ Не поворачивайся пока, ‒ сипло просит, ‒ хочу разобрать волосы.

Как меня, замужнюю, чужак в попу имел

О том, что было со мной

Удачная уборка моего выпускного класса