творишь? — ревет мужчина, не глядя бросая чашку в сторону кухни и хватая девушку за руки. Слышен плеск, звон разбившегося фарфора и громкий шелест ее дыхания.
— У тебя вся кухня теперь залита кофе, — растерянно улыбается Маша, заглядывая ему через плечо.
— Маша, хватит, тебе это не нужно, — пытается втолковать, глядя в сияющие любовью глаза.
Она легко освобождает кисти из его захвата, вскидывает к его лицу, нежно прикладывает к щекам, прижимается губами к губам — так как делает только она — сомкнутым ртом, горячо, твердо, непритязательно, искренне. Потом, глядя прямо в его ошалевшие глаза, опускается на колени.
— Мне это нужно. Я хочу. Позволь.
Герман раздавлен, погребен под лавиной ее смущенной решимости, сражен одержимостью, что сквозит в каждой черточке подвижного, одухотворенного лица, не может больше противиться ни ее, ни собственному желанию, что грозит разорвать штаны, рвется выскочить наружу, жаждя ласки ее теплых рук.
Маша немного суетится, все же нервничает, пытаясь расстегнуть пояс джинсов, пуговица не хочет поддаваться. Он помогает ей с тихим выдохом, расстегивает молнию, стягивает вниз штаны. Член уже окаменел, натянул ткань трикотажных плавок.
Девушка смотрит во все глаза, боясь прикоснуться. Невесомо пробегает пальчиками по краю трусов, животу, обрисовывает по кругу головку лежащего по диагонали члена, очерчивает мощный ствол, не дотрагивается напрямую, но все же вызывает в любовнике тихий стон этой несмелой лаской. Ей страшно, но в то же время безумно любопытно.
Осмелев, плотно обхватывает ладошкой, начинает поглаживать, медленно водя вверх-вниз, упиваясь его подергиванием под ее руками. Приподнимается на коленях, чтобы ухватиться за пояс и оттянуть резинку — головка члена тут же выскакивает наружу, он весь устремляется ровно вверх, поблескивает влажной капелькой на кончике. Долго рассматривает, прежде чем коснуться указательным пальчиком, размазать влагу, а потом быстро засунуть палец в рот, желая узнать его на вкус.
— Мэри... — стонет Герман, — что ты со мной делаешь, глупая?
Ей неловко поднять голову и посмотреть на него, все внимание сосредоточенно на его члене, что так и зовет к себе — притронуться, погладить, взять в рот. Наклоняется и облизывает быстрым, нервным движением. Герман скрипит зубами от напряжения, но не мешает ей — не понуждает, не направляет, позволяя ей исследовать его так, как самой хочется.
Но ей наставления и не нужны. Покрывает головку мокрыми поцелуями, тихонько дует, обдавая прохладой, что-то неслышно шепчет, облизывает — будто знакомится, заводит дружбу с его членом, уговаривает, очаровывает. Какое там! Он то и так ее преданный раб, перешел в ее полное подчинение давно и бесповоротно, напрочь лишенный душевных терзаний, не оставляющих его хозяина. Смелея все больше и больше, опьяненная ощущением своей власти над ним, Маша вцепляется в ткань трусов и тянет их все ниже и ниже, удерживая член мужчины губами, пока он полностью не оголяется перед ней. На миг снова становится страшно. Бросает неуверенный взгляд наверх, стесняясь своей неумелости, и видит лицо Германа, искаженное агонией сдерживаемого желания, с откинутой головой, подергивающимся кадыком, плотно сжатыми веками, пересохшими губами. Большего поощрения ей и не надо. Ему явно нравится! Тепло разливается внутри от уверенности в собственных силах, заставляя соски сжаться, стреляя между ног теплыми искорками возбуждения.
Отбросив все сомнения, Маша припадает губами и языком к члену мужчины. Сколько раз она видела это на экране, в начале шокированная, брезгливо проматывая, а потом подпав под очарование, внимательно наблюдала, гадая, сможет ли она так. Ее движения стремительны, пылки, неопытны, язычок хаотично скользит, запутываясь, мешаясь, губы то сжимаются слишком сильно, то теряют хватку, когда она невольно задевает его зубами, руками она и помогает себе и мешает, не зная куда их деть. Но Герман плавится, горит от этого безыскусного минета, вздрагивая и хрипя, борясь с собой, чтобы не зарыться пальцами в ее роскошные волосы, привлечь ближе к себе, погружаясь в нее на всю длину.
— Маша, хватит, достаточно, — просит, пытаясь приподнять ее.
Она упрямится, с упоением продолжая нанизываться на него, пытаясь поймать ритм, найти положение тела, в котором проще подаваться вперед, посасывая его, ловя кайф от его неприкрытого удовольствия.
— Маша, я не выдержу так долго!
Приподнимает мордочку. Губы красные, влажные, подбородок блестит от слюны, в затуманенном взгляде неожиданная дерзость, словно не она была испуганной девственницей всего несколько дней назад.
— Пусть! — глаза горят вызовом, азартом. — Я так хочу!
Герман хрипло смеется и все же поднимает ее наверх, ставя на ноги, пока она не продолжила свои совсем ненаучные изыскания. Жадно целует. Губки ее сейчас эластичные, плотные, совсем не мягко-податливые как обычно.
— Ты — маленькая распутница, — подшучивает, — все материалы по этому вопросу, смотрю, изучила?
— Неа... — все же слегка краснеет, — все никак на практике не удавалось попробовать, — хищно смотрит, снова тянется руками вниз к его члену.
— Так, Мэри! — одергивает Герман, перехватывая инициативу. — Я тебе обещаю, мы испробуем все, что ты там себе нафантазировала, но не сейчас, хорошо?
Машка было возмущается, но ее протесты эффективно заглушаются поцелуем.
— Умираю, как хочу тебя, маленькая.
Герман переступает через упавшие брюки, ни капли не смущаясь, стягивает трусы, и тут же подхватывает девушку на руки, неся в комнату.
Там царит приятный уютный полумрак — занавески плотно задернуты, на письменном столе горит лампа, на расстеленной кровати красивое постельное белье с плотным, набивным рисунком в золотистой гамме.
Герман бережно кладет Машу на середину постели и начинает поспешно раздевать. В этот раз ему не до аккуратного складывания, вещички летят в сторону, оголяя ее кусочек за кусочком. Девушка мечется, то и дело подскакивает, сама с остервенением рвет пуговки на форменной рубашке, тянется к нему, стягивая майку, желая поскорее почувствовать его, что-то пытается сказать.
— Тихо, — просит Герман, кладя указательный палец на губы, — успокойся, маленькая. Расслабься сейчас, не думай. Я сам.
Маша слушается, медленно отходит, лихорадочная гиперактивность отступает, с восторгом утопает в зарождающемся мареве наслаждения. Он, как ей и хотелось, опускается на нее всем своим крупным, поджарым телом, давая почувствовать свою тяжесть, блаженное тепло, твердость его члена, упирающегося ей в живот. Долго, жарко целует, пока она снова не начинает мельтешить под ним, но уже от возбуждения. Тогда сползает ниже, оставляя влажную дорожку на губах, шее, груди. Тянет, покусывает чувствительные соски, рукой проникает вниз, бережно раздвигая складочки. Она там вся мокрая. Готовая, жаждущая. Пальцы с легкостью проскальзывают внутрь, не встречая сопротивления. Недолго играет с ней, возбуждая еще больше, но ей этого уже мало, Машка стонет в голос, лихорадочно двигает бедрами, выгибается, всем естеством стремясь к полному обладанию.
— Герман... — жалобно молит девушка, распахивая полные неги глаза, — пожалуйста!
Разве может он сопротивляться этой мольбе, этому зову? Приподнимается, достает презерватив из под подушки, рвет зубами обертку и быстро надевает. Затем опускается на локти, чтобы не раздавить ее, и медленно входит в тугое лоно, не до конца, только давая ей почувствовать себя внутри.
— Все хорошо? — осторожно спрашивает, — не больно?
— Гееееерман, — нетерпеливо требует эта начинающая нимфоманка, с силой подаваясь навстречу, — ну давай же!
Мужчина усмехается и входит до конца, вырвав протяжный полустон-полувскрик. Маша чувствует себя наполненной до краев, ее распирает от острого возбуждения, внутренний огонь пожирает ее, хочется его глубже, больше, дальше. Герман не разочаровывает, начинает двигаться быстрыми, уверенными толчками, вознося ее все выше и выше, заставляя двигаться вместе с ним, разделяя этот огонь на двоих.
Маша истошно стонет, царапает ногтями плотные простыни, голова ее бьется из стороны в сторону, упирается в стену, но она этого не замечает. Все ее существо сосредоточено на точке между ног, что разбухла до размеров вселенной и грозит взорваться в любую секунду.
— Герман... я не могу больше... — почти рыдает, не понимая, как удержать это в себе.
— Все хорошо, маленькая, не бойся. Просто позволь. Отпусти себя, — подсказывает любовник, изменив ритм и начав двигаться в ней широкими, вращательными движениями, доводя партнершу до безумия. Ловкие пальцы ложатся на клитор, трут, помогая найти выход этому переполняющему желанию.
Маша уже вся красная, едва понимает, что происходит. Это уже не наслаждение, это гораздо острее, гораздо примитивнее, гораздо откровеннее. Почти на грани боли. Как, как это прекратить? Как это никогда не прекращать?
Внезапно Герман резко выходит, вырвав протестующий крик и оставив зияющую пустоту внутри.
— Перевернись, Мэри, — приказывает, помогая встать на колени.
Маше уже абсолютно все равно насколько открыта, беззащитна и уязвима она в этой позе. Все равно, позволено такое порядочным девушкам или нет. Да и так ли уж ей хочется быть порядочной после того, что устроила ему в коридоре? Только бы он поскорее вошел в нее, только бы наполнил собой так, чтобы они снова стали единым, трепещущим целым.
Ощущения теперь другие, он входит глубже, ударяет глубоко внутри, вызывая всплески тупой, но желанной боли. Ласковая рука пробирается под живот, удерживая на пике наслаждения. Ладони расползаются по простыне не в состоянии удержать его напора. Маша уже не стонет, сипит, судорожно сжав зубы, упав лицом на кровать.
А потом внезапно это происходит. Он делает резкий толчок и замирает, а она вдруг падает вниз и летит-летит в бездонную пропасть... чтобы переродиться, взмыть ввысь бестелесным солнечным бликом и слиться с громадной вселенной, осязая всю ее великую бесконечность...
Глаза девушки плотно зажмурены, но ей кажется, что она видит. Тело трясется в экстазе, мозг заливает притоком эндорфинов, но разум словно отделился

Гроза, изменившая жизнь навсегда

Директор отымел подчиненную во все…

Одна секс-бомба на двоих…