— неудобно мне очень.
— А как ты предлагаешь?
— Мне бы лучше вдоль сидушки стоять, а не поперёк... а то я так не помещаюсь, а так — соскальзываю!
— Но тогда свет от окна будет падать неправильно!
— А что тебе это окно? Всё равно солнца нет, лампочку вон лучше включи...
Дед передвинул мольберт от окна в центр комнаты, оказавшись теперь строго позади натурщицы, и включил свет. Он сверлил взглядом её обтянутый синей джинсой зад и воображал, как бы он сейчас выглядел без неё.
Марина устроилась поудобнее, понимая, что в выбранной позе ей придётся простоять длительное время. Насколько было возможно, расставила пошире колени, выгнула спину и выпятила попу вверх и назад.
— Так пойдёт? — спросила она, обернувшись головой к деду, и стараясь не шевелить больше ни чем.
— Почти идеально!... Почти идеально...
Художник подошёл к ней, немного подвинул сначала одну согнутую в колене ногу, потом вторую. Снова отошёл, опять приблизился и вновь отошёл...
— Вот так вот и постой! Хорошо? — Попросил дед и легонько шлёпнул Марину по тугой джинсе, натянутой на попе, как барабан.
— Уууу... За что?... — Спросила она и игриво вильнула попкой.
Дед ничего не ответил. Он взялся за карандаш и принялся шуршать им по бумаге, изо всех сил пытаясь представить, как выглядят сейчас её молоденькие чуть раздвинутые булочки и нежная дырочка между них, которой озорница наверняка поигрывает, зная, что он не может видеть этого через джинсы.
Следующие минут семь на фоне стучащего по крыше дождя раздавался то шорох карандашного грифеля по бумаге, то шелест ластика, удаляющего с неё неудачные штрихи. Вскоре форма девичьей попы на рисунке стала обретать весьма реалистичные очертания, передаваемые умело подобранными оттенками серого.
— Как там, получается? — спросила натурщица, немного кряхтя.
— Что, уже устала? Так быстро?..
— Нет, нормально... только на живот очень давит.
— Так ты пуговицу на джинсах расстегни, чего как маленькая?
— А можно? Ты меня не выгонишь, подумав, что я перед тобой раздеваюсь?
— Не выгоню. Давай, расстёгивай и стой опять ровно!
Марина расстегнула пряжку ремня на джинсах и верхнюю пуговицу. После этого послушно замерла в той же позе. Не прошло и нескольких секунд, как мерный стук дождя нарушил звук расползающейся латунной молнии у девушки на ширинке: «Ззззз... ззз... «. Марина хихикнула, а дед сделал вид, что ничего не услышал.
— Фух... Нет, не могу я так!... — нервно заключил дед, с шумом бросив карандаш в лоток мольберта.
— Что теперь я не так делаю?... — виноватым голосом спросила девчонка.
— Всё ты так делаешь... Но это — не бёдра! Это — чёрт знает что! Вот — полюбуйся, а заодно и чуть разомнёшься!..
Марина, придерживая, расстёгнутые штаны, слезла с дивана и подошла к мольберту. Бёдра действительно выглядели как-то топорно. Их истинную форму искажала плотная ткань, а все попытки художника компенсировать это делали только хуже.
— А знаешь, что, снимай их! — дед указал на джинсы.
— Снима-а-ать?... — неуверенно переспросила Марина.
— Да! — уверенно сказал живописец, — у тебя же там есть трусики, я надеюсь?
— Е-е-есть...
— Вот и отлично! В них постоишь! Это ненадолго, не переживай! Давай-давай... а то сейчас запал пропадёт — и всё, неделю потом в кулак собираться буду, я себя знаю!
Марина спустила уже расстёгнутые джинсы до колен, вынула ногу сначала из одной штанины, затем, попрыгав на одной ноге, — из второй.
— Бросай их прямо здесь — и марш на позицию! — скомандовал автор будущего шедевра.
— Ну, ладно... — девушка снова встала в прежнюю позу на диване.
Узкие хлопковые трусики в зелёную и малиновую полоску могли скрывать лишь верхнюю часть попы, растянувшись пологом между булочек, и всё еще никому не показывая, что меж них скрыто. Чуть ниже этот полог превращался в эластичный чехольчик, который заботливо окутывал пухлые губки девичьей писи. Если присмотреться, можно было различить, где заканчивается одна её губка, и начинается другая.
Это зрелище явно увлекло и вдохновило художника. Не говоря ни слова, он бесцеремонно переносил на бумагу изящество линий интимных мест тела юной девушки. На рисунке уже и темнела маленькая дырочка ануса, и показались контуры обеих пар половых губ, и, конечно же, во всей красе заиграли стройные девичьи бёдра. На булочках попы стали видны даже тени, придающие им объём, реалистичность и чувственность.
— Ну, вот... совсем другое дело!... — изрёк довольный живописец.
— Можно мне посмотреть-то, что получилось?
— Угу... иди сюда...
Марина снова встала с дивана и подошла к мольберту, по которому дед всё ещё то и дело чиркал карандашом то тут, то там. Её особенно завело то, как дед точно смог рассмотреть контуры её писечки прямо сквозь трусы. Когда он касался карандашом рисунка в этом месте, добавляя второстепенные штрихи, внутри у неё что-то сжималось от возбуждения.
— Вот это да!... Да у тебя не глаза, а рентген! — воскликнула она.
— Гм... Спасибо, сочту это за комплимент.
— Нет, правда! У тебя здорово получается! Признайся — ты ведь частенько такое тут рисуешь?
— Да нет... не часто, только когда заказывают... — скромничал дед, — а в основном я рисую предметы и природу, чисто для души.
— Ну, и часто тебе такое вот заказывают? И интересно, кто?!!
— Этого я тебе сказать не могу, я обещал не распространяться. Прости уж...
— Да ладно, ладно... А вот здесь вот что будет?
— Где?
— Вот тут... — Марина указала на левый верхний угол рисунка в том самом месте, где было облачко из многократно затёртых ластиком штрихов.
— А, это я потом, без тебя уже дорисую...
— А что здесь будет?
— Это не важно.
— Ну, скажи, мне же интересно!
— Не скажу, это тебя не касается. Всё, спасибо, моя хорошая, здорово ты мне сегодня помогла! А теперь одевайся, и пойдём завтракать! Вернее уже обедать...
— Не-не-не!... Скажи-скажи-скажи!... — Марина демонстративно заныла и затопала по полу ножками, как капризная девчонка.
— А вот и не скажу!
— Тогда я никуда не пойду! — С этими словами Марина сплела на груди руки, расставила ноги на ширину плеч и отвернула голову куда-то в сторону и вверх.
Воспользовавшись, тем, что она на него сейчас не смотрит, художник лизнул взглядом девушку снизу вверх от коленей до живота. Он заметил, что на её трусиках чуть ниже клитора выступило характерное едва заметное пятнышко влаги. В этот момент дед почему-то передумал и решил удовлетворить любопытство внучки.
— Ну, хорошо... Я скажу... В этом месте я пытался нарисовать ремень.
— Какой ещё ремень?... Ремень?! А зачем здесь ремень?!! — опешила девушка.
— Обычный кожаный ремень, которым штаны затягивают.
— Но... причём здесь ремень, он что на стене над диваном висеть должен? — всё ещё не понимала она, так и продолжая смотреть вверх и куда-то вбок.
— Нет, он должен не висеть на стене, а... как бы это сказать... парить в воздухе...
— Как это — парить в воздухе? — Марина снова посмотрела на деда.
— Ну, как будто только что отскочил от голой попочки. Понимаешь?..
— Не... не знаю... — у Марины от возбуждение аж дыхание сбилось, она повернула голову к мольберту, надеясь, что дед её разыгрывает.
— Ну, что тут непонятного? Картина эта, вообще-то, так и называется — «Порка».
— «Порка»?... Правда, что ли?!.
— Да, правда.
— И... как ты будешь это рисовать?
— Пока не знаю, раз шесть уже пробовал — ерунда какая-то получается... Но это уже не важно — ремень-то я уж как-нибудь нарисую! Вон возьму хотя бы твой, из джинсов выну на время и нарисую. Не переживай...
— Мой ремень будет твоей тоже натурщицей? Вау, круто! — Как-то неискренне рассмеялась Марина.
— А хоть бы и так! Тебе что, жалко? — Улыбнулся в ответ дед.
— Мне не жалко, рисуй сколько хочешь... Но... Ты же сам сказал, что пока что не выходило ничего интересного, вон — только бумагу чуть не до дыр затёр!
— Ты это к чему говоришь?
— Да к тому, что в этом деле без музы тебе точно не обойтись!
Марина так и стояла полураздетая посреди мансарды рядом с дедом и его мольбертом, косясь на свою недавно нарисованную голую попку. Дед не удержался и снова лизнул взглядом девичью промежность и не мог не заметить, как расплылось влажное пятно спереди на её трусиках.
Было очевидно, что они оба колеблются, но оба безумно хотят участия в этой весьма волнующей и пикантной игре под названием «Порка». Марина теряла рассудок, когда представляла себя в роли наказуемой, а деда вдруг страстно обуяло желание
отшлёпать по голенькой попочке свою бесстыжую внучку, у которой от таких срамных желаний прямо сейчас течёт писька.
— Ты предлагаешь мне тебя отшлёпать ремнём?
— Ну... понарошку, конечно...
— Ох-ох-ох... Вообще-то следовало бы всыпать тебе по попе по-настоящему!
— Это ещё за что?!
— А за то, что без спроса полезла наброски мои смотреть — вот за что!
— Ну, так... и всыпь, в чём же дело? — предложила девушка после паузы.
— А у меня ремня с собой нет! — стал оправдываться дед.
— Гм... А если бы был?... — провоцировала его внучка.
— То выпорол бы, не колеблясь!
— Нууу... А если бы я сама дала тебе ремень для этого, ты же не так сильно стал бы меня им пороть, правда?..
— Ну, если сама, то пожалел бы, конечно, немножко твою непослушную попку... Но всё равно взгрел бы, как следует — уж будь уверена!
— И как бы ты стал это делать?
— А вот ты давай ремень — я сейчас тебе и покажу!
— А вот и дам!
— А вот и давай!
— А вот и дам!..
Марина будто ждала этой команды. Она тут же наклонилась к своим валяющимся на полу джинсам, нарочно повернувшись задиком к деду. Долго возилась в таком положении, звенела пряжкой и норовила, неловко пятясь назад, ещё больше к нему приблизиться.
Наконец, она извлекла из джинсовых шлицев узкий — сантиметра три с половиной в ширину — чёрный ремень из тонкой хорошо выделанной кожи. Внутренняя его часть была похожа на замшу, а внешняя выглядела совершенно гладкой, на ней был выдавлен отчётливый узор в виде крупных цветов и длинных листьев. Ремень был совсем не грубым и явно женским.
Девушка выпрямилась, держа в руках длинный чёрного цвета хорошо знакомый ей предмет своего гардероба, на который сейчас впервые смотрела как-то по-новому. Дед стоял рядом и смотрел на внучку немного надменно. Он протянул руку, она посмотрела в ответ на него

Наташин папа

Командировка и две нимфы

Имя Розы