уже темно, и только взошедшая следом за Солнцем яркие мерцающие в черном небе звезды и яркая Луна освещала нам дорогу под звездным тропическим небом. Мы далеко ушли от селения
островитян сами того не заметив. И вот надо было идти назад. Было уже часов, наверное, двенадцать. И мы припозднились с приходом.
Дэниел, наверное, заждался нас, а может, и нет. Он тоже с кем-то здесь
познакомился на острове и привел на яхту девицу из местных. И мы с Джейн решили не мешать парню, повеселиться ночью на Арабелле.
Мы с моей красавицей Джейн пустились дальше в другую сторону берега острова, любуясь красотами уже ночного мира этих островов.
Джейн не очень, то торопилась расставаться с ночным морским берегом, и мне это тоже было по душе.
Было темно и тихо, и лишь на горизонте светилась пока еще светлая яркая полоска, оставленная зашедшим за его край Солнцем.
Мы шли по берегу в полосе прибоя у самой его кромки, удаляясь вновь от нашей яхты. Мы шли в полной темноте под яркой желтой Луной в ночной темноте и горящими и мерцающими огоньками звездами. Дневной весь шум стих и только громко голосили сверчки. Где-то далеко в прибрежном тропическом лесу.
Джейн прижавшись ко мне, обхватила меня за пояс своей правой девичьей загоревшей до черноты ручкой. Обхватив за мужской торс и пощипывая меня своими маленькими девичьими за подрумяненный на солнце правый бок пальчиками. А я обнял ее за плечо, прижав плотно к себе и, согреваясь, ее женским любящим тепло полуголым загорелым до угольной почти черноты молодым двадцатидевятилетним телом.
Стояла тишина и только был слышен шум прибоя волн. Все кругом спало. Даже затихли все островные галдящие целыми днями птицы.
Джейн захватила бутылку мексиканской Текилы и нашей русской водки с яхты для согрева и немного еды для закуски в виде нарезанного кусками лангуста и местных маленьких красных креветок, подаренных в качестве награды и угощения нам как гостям местными туземцами островного племени и рыбаками. Взяла стеклянные из
толстого стекла маленькие стаканчики, нож с кухонного кубрика, вилки и все это Джейн упаковала в специальную походную из брезента сумку
с борта Арабеллы и отдала ее мне. И вот мы снова брели по прибрежной, пока еще горячей не остывшей от палящего давно уже зашедшего за горизонт Солнца воде.
Я был в одних плавках, а Джейн в своем полосатом цветном на замочках и тоненьких лямочках купальнике. Мы бросили свою одежду на Арабелле, чтобы не таскать лишнее с собой. Наверное, зря. Становилось заметно, прохладно. Ветер, летящий с океана, охлаждал быстро воздух. Он подымал большие буруны прибрежных волн и шевелил пальмовые листья на прибрежных пальмах и листву тропических кустарников и деревьев.
— Надо где-нибудь милый укрыться — сказала мне почти на ухо моя ненаглядная Джейн.
— Я думаю нам лучше вернуться на нашу яхту — ответил ей также на ухо я — А то намерзнемся за ночь.
Я подзагорел сильнее, как и говорила моя Джейн, и чувствовал пощипывание на коже от загара. Я уже был близок к ней по цвету кожи. Заметно поджарился на открытом тропическом Солнце.
Я распечатали бутылку нашей русской водки, прямо стоя в прибрежной бурлящей волнами воде, зажав ее коленками, и выковырял ножом
пробку. Моя Джейн достала из сумки кусочками нарезанного лангуста, и мы глотнули, совсем чуть-чуть, из тех маленьких стеклянных стаканчиков здесь же припасенных моей милой Джейн, закусив им и маленькими красными креветками. Мы повернули назад, и пошли быстрее.
Нам стало веселее от жгучего и горячительного и гораздо теплее.
Тут Джейн увидела недалеко от берега среди прибрежных деревьев на прибрежном склоне какую-то невысокую, по-видимому, брошенную хижину из пальмовых листьев и сплетенную из прутьев. Как она ее
рассмотрела в почти уже полной темноте наступившей ночи?! Мне не понятно. Было темно, хоть глаз выколи.
Она повела меня туда, взяв за руку почти бегом, радостная от возможности скорого со мной предстоящего страстного секса.
— Там мы и укроемся в темноте и тишине! — сказала, радостно Джейн мне — Я буду греть тебя своим телом милый, а ты меня!
Джейн вошла первой в хижину и позвала меня за собой.
В этой хижине не было уже давно никого, и она была брошенной, но заваленной пальмовыми листьями.
— Это нас спасет от холодной ночи Вова! — произнесла, ласково и нежно, почти шепотом, моя Джейн — Я хочу любви любимый мой! Хочу эту ночь провести здесь с тобой в этой хижине и в этих листьях!
— Как дикари? — произнес я, не мене довольный выбором своей возлюбленной Джейн.
— Именно любимый мой! — сказала она, ложась в листья пальм как на сеновал. Их было здесь много. Возможно, эта рыбацкая хижина аборигенов была здесь построена как некое хранилище этих самых пальмовых листьев. Потому как их тут было под самый не высокий ее потолок и можно было буквально закопаться в эти большие объемистые как опахала листья.
Джейн раскинулась передо мной, упав навзничь, разбросав руки в стороны, и позвала меня к себе, маня с нетерпением дикой жаждущей любви самки теми руками. Я лег к ней, и она забросала нас обоих теми пальмовыми листьями до самой головы. Джейн впилась губами в мои губы и расстегнула пальчиками свой полосатый из тонкого почти прозрачного шелка купальника лифчик. Она, сверкая во мраке своими черными, как эта темная звездная холодная ночь переполненными любовными чувствами глазами, сняла его, полностью, подползая на голой черной от загара спине под меня. И подставляя моим губам свои, полные вновь нежные с торчащими в мою сторону крупными черными сосками девичьи, загоревшие как уголь, жаждущие мужских ласк груди.
Этот ее женский запах тела. Смешанный с ароматами пальмовых листьев и свежего океанского в этой избушке воздуха. Этот безумный аромат любовной предстоящей этой ночью между нами неуемной и безудержной сумасшедшей сексуальной страсти.
Меня охватил любовный жар, и не было уже ни какого, ночного холода. Нам было жарко вдвоем от наших обнаженных соединившихся в полной темноте под пальмовыми листьями горячих молодых жаждущих любовных только утех тел.
Мы забыли про все на свете в той хижине. Про все, что нас окружает.
Джейн раскинула в стороны свои загоревшие до черноты, изящные по красоте крутыми овалами бедер голые девичьи ноги, сняв перед этим полосатые узкие купальника шелковые плавки, и раскрыла передо мной снова свою под волосатым лобком уже женскую влажную от половых выделений промежность.
— Любимый мой! — она дышала, тяжко и прерывисто желая меня — Люби меня и не думай ни о чем, только обо мне, о своей крошке Джейн!
Я, отбросив в сторону походную с едой и спиртным сумку, снял свои единственные, как и тогда на яхте, с себя плавки и проник своим возбужденным торчащим членом в ту ее промежность. И мы занялись любовью, лаская друг друга, не скрывая своих стонов и криков от любовной взаимной страсти под большими и широкими пальмовыми листьями. ***
Я прижимал ее к себе и впитывал ее сладостное тепло загорелого нежного женского молодого тела. Тела молодой красивой до дури моей теперь сексуальной до безумия сучки. Я остервенело, не помня себя, как неистовый кобель, тискал и терзал ее за загорелые груди своими стиснутыми в судороге челюстей зубами. Она стонала как безумная и ласкала меня, выгибаясь подо мной как кошка, в гибкой спине в тонкой изящной талии. Вцепившись в мои русые выгоревшие на ярком тропическом солнце моряка волосы, своими стиснутыми в жестокой безумной от любовной оргии хватке девичьими маленькими пальчиками и выпячивая голый пупком черный от загара живот. И упираясь в мой, Джейн сама, скользя из стороны в сторону широким круглым голым задом, насаживалась на мой торчащий как стальной стержень детородный орган. Закатив черные красивые свои глаза, Джейн жадно и взахлеб, целовала меня, прижимая к своей трепещущей от любовного пылкого жара любви груди, одновременно обхватив вокруг шеи голыми загорелыми до черноты девичьими руками.
Теперь она без какой-либо девичьей скромности и опасения, более раскрепощено с жаждой будущего материнства с неистовым остервенением обезумевшей от любви самки изводила в любви себя.
Вцепившись теми пальчиками обеих своих девичьих рук в мои растрепанные русые порядком теперь выгоревшие на жарком тропическом Солнце волосы. Она терзала их безжалостно, схватившись в самом темечке и дергая из стороны в сторону мою всклокоченную и растрепанную голову своего безумного от любовных страстей любовника. В состоянии безудержных страстей и сексуального безумства в любовной судороге, закусив свои губы Джейн, стонала и извивалась на моем вонзенном в нее члене как бешенная змея.
Я снова вошел внутрь ее. Все глубже и глубже проникая торчащим своим детородным членом в чрево раскрытого передо мной как цветок женского влагалища своей разгоряченной любвеобильной любовницы. Но уже осторожнее, стараясь не причинять боли, кроме удовольствия моей любимой. Вцепившись тоже, своей правой рукой, в длинные смоляного цвета Джейн волосы. Раскинутые вширь по сторонам по пальмовым листьям, как и ее ноги. Пригвоздил силой, запрокинув вверх, сжатыми пальцами в мертвой безумной хватке ее девичью любовницы моей черноволосую головку, придавливая ее как к постельным подушкам. Сделав опору девой рукой, у ее лежащего среди широких пальмовых листьев миловидного перекошенного от любовной оргии черненького в загаре закатившего в экстазе сладостного любовного безумства черные как ночь глаза девичьего личика. Сжав судорожно пальцы руки в кулак, я всаживал туда и обратно, без остановки, свой до предела возбужденный мужской торчащий как стальной стержень детородный член все глубже в девичью промежность. Целуя свою Джейн в страждущие поцелуев, девичьи, в сладостном сексуальном стоне отрытые в оскале белоснежных зубов губы. Целуя жадно и жарко в ее нежные смуглые щечки и украшенные колечками золотых сережек, аккуратненькие девичьи ушки. И закатив, так же, как и моя Джейн, свои синие с зеленым оттенком глаза. Кусал своими оскаленными в надрыве сдавленного тяжкого, но восторженного со стоном дыхания зубами, за торчащие черные груди твердые от возбуждения соски, переходя

Секс и насилие

Моя жена и другие куклы. Глава 1

Таша — инопланетный инкубатор