ЕСЛИ ВАМ ЕЩЕ НЕ ИСПОЛНИЛОСЬ 18 ЛЕТ НЕМЕДЛЕННО ПОКИНЬТЕ ЭТОТ САЙТ!!!
Эротические рассказы
над такими вещами. Вы, Соня, очень отличаетесь от своих сверстников. Вы одна из немногих, кто умеет ценить настоящее, подлинное, избегая низменного и пустого. Нынешнее поколение слепо, и неспособно отличить дурное от хорошего, значимое от мелочного. Мне становится невыразимо грустно, когда я вижу женщин вашего возраста: женщин, которые, не зная достоинства, навязываются молодым людям, недостойно себя ведут и ругаются матом. Говорят, времена всегда одинаковые — чушь. Во времена моей молодости это было непозволительно и совершенно недопустимо. Были всякие люди, но, по крайней мере, пороки не превозносили, и уж тем более не демонстрировали, и не навязывали их как некую норму. Все низменное было скрыто, этого стеснялись, это осуждалось.
— Мне не менее отвратительно нынешнее общество. — Призналась я. — Иногда я жалею, что не родилась раньше. Мне некомфортно в современном мире, я чувствую себя не в своей тарелке. Но что поделать, приходится приспосабливаться к тому, что имеешь. Другого все равно не дано. В конце концов, в нашем времени тоже есть свои плюсы. Просто во все времена нужно сохранять собственное достоинство и нести максимальную ответственность за свое поведение. Я ведь не стала такой, как те женщины, что вы описали.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — Он откашлялся и отошел к окну. — Я не писал стихов, как вы, но я хочу прочесть вам одно стихотворение. Я постараюсь донести до вас то, о чем вы, возможно, и так догадываетесь. Вы готовы выслушать?
— Готова. — Затаив дыхание, я ждала ключевого момента. Я чувствовала, что сейчас произойдет нечто важное, что в корне изменит все происходящее. Мне хотелось внести ясность в наше странное и необозначенное толком общение. Вжавшись в кресло, я обратилась в слух.
— О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь.
Ты и блаженство и безнадежность.
— Кажется, это Тютчев? — рассеянно спросила я. Конечно же, я знала, что это Тютчев, как знала и то, что эти стихи он написал о своей любви к молодой женщине, своей последней жене. Но я хотела, чтобы Лев Семенович сам мне об этом рассказал.
— Он самый. Кстати говоря, это стихотворение из его любовной лирики так
называемого «денисьевского» цикла. Знаете, почему так называется? — он до сих пор стоял лицом к окну, видимо, не решаясь повернуться.
— Не уверена, что знаю. — Соврала я. Пусть расскажет. Пусть говорит, объясняет, просвещает меня.
— Его последнюю жену звали Елена Денисьева. Поэтому и цикл — «денисьевский». Интересный факт, но она была значительно его моложе.
Наконец, он повернулся, и я увидела его лицо. Солнце уже почти село, и в сумерках, стоя спиной к окну, он словно оказался человеком без возраста. Виден был лишь его силуэт и слегка обозначенные черты лица. Но мне не нужно было видеть его четко, чтобы почувствовать, как волнительное смущение овладело им после столь завуалированного, но все же весьма ясного признания.
— Любви все возрасты покорны. — Брякнула я. Хоть и ожидала чего-то подобного, но все-таки растерялась. Я была бы рада полностью передать ему инициативу в разговоре, так как сказать мне сейчас было нечего.
— Возможно, вы правы, Сонечка. Но все же вы не можете отрицать тот факт, что если бы я был хотя бы на двадцать лет моложе, чем сейчас, то вы не были бы так смущены и растеряны после моих слов. — В голосе его чувствовались горькие нотки досады и печали.
— Вы ведь сами говорили, что я не похожа на других. — Издалека начала я. — Для меня все несколько иначе, чем у большинства. Я все искала, искала нечто, что могла бы без притворства назвать своим, но никак не могла найти. В позапрошлом году, в театре, когда я стояла на лестничной площадке и провожала вас взглядом, я впервые в жизни горько пожалела о том, что теряю кого-то. А последние два вечера рассеяли последние сомнения в моей душе. Мне хорошо с вами, в вашем обществе я чувствую себя самой собой. Другими словами, я чувствую, что мы очень подходим друг другу. А все остальное для меня не важно.
Пауза, повисшая между нами, накаляла нервы. Наконец, он тяжелой поступью подошел ко мне, и опустил свою большую ладонь на мое плечо. Шумно выдохнув, он низким голосом проговорил:
— Я знал, что меня еще ожидает удивительное чувство, которые люди привыкли обзывать любовью. Я жил в ожидании этого, и вот это случилось со мной.
Я подняла свою руку и накрыла ладонью его пальцы. Слова были не нужны. Что бы я ни сказала сейчас — все было ничтожно в сравнении с бурным потоком эмоций, клубящимся внутри. Все происходящее было необычно и ново для меня, я не могла четко классифицировать свои чувства и ощущения, потому предпочитала просто молча сидеть и негласно соглашаться со всем, что он мог бы мне предложить.
Конечно, за двадцать два года я встречалась не с одним мужчиной, но глубокого следа в моей душе никто из них не оставил. По иронии судьбы я впервые ощутила трепетное волнение сердца именно тогда, когда меньше всего этого ожидала, и виновником этого стал Лев Семенович — шестидесятилетний директор музея, где я проходила учебную практику. Все во мне билось в противоречии: я прекрасно понимала, насколько странным покажется это чувство окружающим, ну а с другой стороны — не все ли мне равно, если я впервые могу обрести истинное счастье? Голос Льва вырвал меня из этих раздумий.
— Что же ты молчишь, Соня? Видимо, ты жалеешь о том, что сказано.
— Я не жалею ни о чем, нет. — Я отрицательно замотала головой. — Просто не знаю, что сейчас следует говорить. Мне слова не нужны. Я все чувствую и без них.
Мне хотелось разрушить незримую стену, возведенную между нами разницей в возрасте, опасениями и предрассудками. В это мгновение я до ужаса хотела, чтобы он обнял меня, и я смогла почувствовать себя защищенной маленькой девочкой.
— Не надо слов, они лишь суета... — процитировал он строчку Введенского, и сел со мной рядом. — Через неделю твоя практика окончится, ты сядешь в поезд и уедешь домой. Через месяц, а может, и раньше, ты забудешь об этом вечере и о тех словах, что мы сказали друг другу. У такой прекрасной девушки, как ты, несомненно, появится ухажер, молодой и интересный. И тогда ты забудешь обо мне. — Печально подытожил он.
— Не забуду. — Я знала, что не забуду. Мне бы хотелось плюнуть на все и остаться здесь, избегая долгого расставания. Но умом понимала, что это невозможно. И тогда ко мне пришла идея: — Я буду приезжать каждую неделю, каждый раз, как только смогу. Ехать-то всего восемь часов!
Он не ответил, только улыбнулся, но отчего-то улыбка его была печальной. Мне даже стало обидно, что он сомневается в серьезности моих намерений. Не знаю, что подвигло меня, только я вдруг повернулась и поцеловала его в щеку. Все замерло во мне от волнения — это произошло так спонтанно, неосознанно, и я боялась, что сделала ошибку, все испортила своей несдержанностью, порывистостью. Но, может быть, случайно я угадала его желание, предвосхитила ожидания, потому что Лев притянул меня к себе ближе своими большими, сильными руками, и поцеловал в ответ. Его губы коснулись моего лба, а затем проскользили вниз, по щекам. И ничего не нужно было больше говорить... Наши губы, вскоре встретившись, все сказали без слов.
Последняя неделя практики летела неумолимо быстро и стремительно приближалась к концу. Я почти ничего не делала, только мелькала периодически на глазах Анны Александровны, чтобы она не забывала обо мне. Она хорошо ко мне относилась и заранее предупредила, что поставит мне «отлично» за прохождение практики. Наконец, роковая суббота наступила. Последний день в этом городе, последний день столь необычного и странного общения со Львом. Он провожал меня на вокзал. Как сейчас помню этот миг — поезд уже подошел на перрон, а он стоял напротив, держа меня за руки, и молча смотрел в глаза. Безмолвно, взглядом, он молил меня не разбивать его сердца, полного надежд и сомнений. Проводница поторопила меня, и я нехотя подала ей паспорт с билетом. Поднявшись на подножку вагона, я обернулась и крикнула:
— Я вернусь!
Он улыбнулся и взмахнул рукой.
— Проходите в купе. — Раздраженно сказала проводница и принялась поднимать подножку.
Поезд тронулся. Я до последнего выглядывала в мутно-желтое окно, пока его фигура не стала крошечной и не растворилась в сотне других таких же фигур на перроне.
Он уже не мог услышать меня, но я еще раз сказала, наверное, самой себе:
— Я вернусь!
Добавлено: 09-02-2016
Прочитано раз: 5178
Вам может понравиться