думают, что есть, а их нет. И всякое твое обычное дело — теперь совсем, совсем необычное. Ты чувствуешь теперь, что ты девочка, а не просто человек. Что ты девочка особая, не как любая другая вокруг. Что ты девочка без комплексов и девочка с секретом. Ты рискуешь каждую секунду, и это будоражит. Ты ощущаешь красоту своего голого тела, и что никто не догадывается, что ты голая. И от всего этого ты летишь, свободно, сексуально, необычно, у тебя горят глаза, и ты правда становишься красива и маняща...
— Ага, — у Наташи тоже загорелись глаза, от того, как это рассказывал Леша, она и правду поняла, о чем речь.
— Вот ты попробуй, и сама увидишь.
— Как это? Сейчас, что ли?
— А когда? Я отвернусь, не бойся.
— Да я не боюсь. Просто... ну как, прямо сейчас... мы же в деревню идем...
— Ну понятно. А как ты хочешь, у себя дома, в комнате, заперев дверь?... Хотя, конечно, не все могут, что могут француженки...
Леша замолчал, и снова стал сбивать прутиком травинки. Наташа чувствовала, что теряет его интерес. И так легко доказать, что ты достойна. И разве не хочется и правда почувствовать то, о чем он говорил? И разве она хуже каких-то там французских дур? Да никто и не увидит, что у нее под юбкой.
— Стой, — сказала Наташа, — отвернись...
Сначала у нее горели уши, а походка стала скорее ковыляющей. Но уже через несколько шагов она начала чувствовать, что и правда. Что она свободна и красива. А вскоре уже и сама думать перестала, почему. Просто она стала и правда чувствовать себя такой.
***
Олег перестал стесняться быстро, ему стало нравиться. Даже простые прикосновения к жене во время купания стали другими, яркими. Они много смеялись и дурачились. И вокруг него увивалась Оля, и ему тоже это нравилось. Жена, наверное, немного ревновала и стеснялась, так что когда они с Мишей придумали подбрасывать на скрещенных руках Олю, она сначала отказалась, манерно плавая вокруг. Но увидев, с каким смехом, визгом и удовольствием это делает Оля, нисколько не стесняясь тому, как прыгают ее титьки, или как мелькает в воздухе ее промежность, дала себя уговорить и она. Олегу, впрочем, больше нравилось бросать Олю. Костяшки его кулака как раз попадали ей в мягкую мокрую щель, когда она елозила на их руках, устраиваясь поудобнее. И, главное, никто по этому поводу не парился, как будто этого и не было. Так что в конце концов перестали паритьс я и они.
Заминка вышла только после купания. Оказалось, когда Ивановы стали натягивать плавки, что Сидоровы и не собирались одеваться. Просто подобрали вещи и пошли, о чем-то болтая.
— Ээээ, — протянул Олег.
Те оглянулись, но сразу поняли причину:
— А, вы хотите одеться?..
— Ну, да, — сказал Олег, — ... если вы не против, — смягчила формулировку Марина.
— Ой, ну, да, это в Европе свободно, а здесь люди не привыкли, — сказала Оля мужу.
Тот с согласно пожал плечами. Видя, что Ивановы все еще мнутся, Оля добавила, не то с угрозой, не то с обидой:
— Если вы так хотите, то мы, конечно, тоже можем одеться...
— Нет, нет, что вы, — поторопился Олег, — это дело личное.
Глупо было бы теперь портить отношения, непонятно из-за чего, тем более после всего, что было. Хотят голышом, пусть будут голышом.
— Так дети же, — подумала вслух Марина.
Сидоровы рассмеялись. — Да чего они там не видели. Это же просто писи и попы, они есть у всех.
У Марины крутилось в голове про Наташу, но это была бы уже вовсе мелочная нудность, да и Сидоровы уже не слушали, так что Ивановы просто пошли вслед за ними.
— Да это нормально, — через несколько шагов произнес Олег, убеждая не то себя, не то жену. — Предрассудки.
— А я ничего и не говорю, — поддакнула она. И, подумав, добавила, — просто все как-то слишком быстро для меня...
Когда мужики занялись мангалом, женщины стали соображать что-нибудь салатное, и обстановка разрядилась. Слово за слово, и они снова стали болтать, как лучшие подружки.
Тыльной стороной руки, в которой держала нож, Оля хотела вытереть что-то на щеке, но этим ножом она только что резала лук, и оттого чихнула.
— Ой, щас слезы побегут... Знаешь, я мир повидала уж, и точно говорю — лучше наших женщин нет на всем свете. Вот взять тебя. Ты красивая, причем естественно красивая. Ты умная. Ты образованная. Ты профессионал. Ты отличная хозяйка. Ты чудесная жена и великолепная мать. Да половины от этого было бы достаточно, чтобы быть одной из лучших жен в Европе, а в Африке ты могла бы быть королевой, если бы их королевы умели считать дальше десяти...
Марина засмеялась. Правда-не-правда, но слушать приятно.
— А что ты имеешь? Даже не отвечай, я и так скажу. Олег мужик хороший, но ведь все это он не ценит. Думает, что это все норма вещей, ничего не стоит. Не понимает, как ему повезло. Обычная тетенька, чтобы варить ему борщи и стирать носки. Правда ведь?
Марина слегка пожала плечом, что можно было понять как «ну, примерно так».
— Истинно тебе говорю — зажрались наши мужики. Ты достойна жить в Париже, а ты, можно сказать, коров в тайге доишь. Это преступление. Как бриллиантом орехи колоть... Ох, разбаловали мы их. Уверены, что мы никуда не денемся. А мы можем и деться. Я так запросто могу. И не тайком, а при нем — пусть ревнует, путь знает, что за меня надо всегда бороться...
Оля помолчала.
— Нет, правда, это действует. Да и много не надо. Вот ты сейчас хотя бы верх купальника сними, и будь уверена, что подействует. Он увидит, что ты сама себе хозяйка. Ты свободна, у тебя свое мнение, и свои права. Что ты себя ценишь и любишь. Что своей красотой распоряжаешься только ты... Пусть мелочь, но хотя бы так. Вот сними, давай, прямо сейчас... Можешь?
Марина попыталась отшутиться: — Да он их уже видел...
Тут Оля назидательно подняла перед носом руку с ножом:
— Воот! Вот о чем я говорю. Ты сама связала себя по рукам и ногам, и положила к нему в карман. Ты даже в такой мелочи боишься поступить без его разрешения. Ну и как ему тебя ценить?... Ты как машинка на веревочке...
В этот момент она снова чихнула, и убрала нож: — Ой. Опять.
Это было забавно, и сразу смазало все назидательность, так что Марина улыбнулась. Но как-то грустно. Оля молчала, и резала лук. Но ведь правда же. Она, взрослая здоровая женщина, жена и и мать, не имеет вообще никаких прав на собственное поведение. Не то что это было бы ей нужно, титьками светить, но ведь даже если захотеть, то нельзя. А что она тогда может? Если не может даже этого? И ведь Олег ничего такого не запрещал, сам сегодня так себя вел, что она только поражалась. Все она сама себе запрещает...
Марина молча завела руки за спину, и расстегнула лиф. Титьки выпали на свободу, и будто вздохнули, расправляясь. Она окинула их вглядом сверху и осталась довольна. Пусть поменьше, чем у Оли, зато форму держат лучше.
Олег, болтая с Мишей, случайно бросил взгляд на женщин, и даже сначала не понял. Она что, с голыми титьками? Вот так, при чужом мужике, с болтающимся до колена хуем? И ей все равно, что подумает муж? Олег отвернулся, переживая. И разве что сказать? Она взрослая, сама решает. И вот так вот она решила. Ну хорошо, будем знать...
Миша, переворачивая шашлыки, не сразу заметил угрюмость Олега. Но посмотрев на женщин, кажется, понял причину. Еще немного помолчал, и сказал:
— Нда... Знаешь, не уважают они нас... Вот ты, скажем. Ты верный, сильный, надежный мужик. За тобой как за стеной. Ты готов на все ради семьи. Ты зарабатываешь и защищаешь. Ты на руках носишь и пылинки сдуваешь. О чем еще можно мечтать? Я по миру поездил, точно тебе скажу — таких мужиков, как наши, хрен найдешь...
И что? Все равно им мало, все равно недовольны, все равно держат за мальчиков на побегушках... Будто уверены, что с нами считаться не нужно, никуда не денемся, будем всё сносить и всё терпеть...
Он снова стал переворачивать шашлык. Олег молчал, отхлебывая пиво. Обида переполняла его сверху, как пиво снизу. И ведь все так и есть. Чистая правда.
— Нельзя им давать расслабляться. За таких мужиков надо еще побороться, а не то найдется кто получше. Вот увидят, что могут потерять, сразу по-другому запоют...
***
Обратный путь вокруг озера Леша на Наташей шли вдвое медленнее. Они держались за руки, и оба непроизвольно замедляли шаги, чтобы побольше побыть вдвоем и поболтать.
— Ты красивая, — говорил в этот момент Леша, глядя вниз, под ноги. — Правда.
Потом посмотрел на нее и улыбнулся:
— И интересная... Знаешь, я еще никогда ни с одной девушкой так близко не общался, как с тобой... С ними не хотелось, а с тобой хочется...
Наташа шла потупившись, и загребая ногами травинки. На щеках играл румянец. Она готова была слушать это бесконечно.
— В тебе есть что-то настоящее, а другие... они как говорящие куклы, все одинаковые... «Ма-ма», «па-па», — передразнил он искуственный голос кукол, с ударением на последнем слоге.
Наташа млела, полностью с ним согласная насчет других девчонок, и насчет своей настоящести. Она-то точно не какая-нибудь мама-папа...
— Я бы хотел, чтобы ты была со мной, в Швейцарии... Вы ведь можете приехать?
Наташа неопределенно повела головой, не то да, не то нет. Вообще-то, она сильно сомневалась, что сможет поступить в областной институт, но ей бы тоже очень хотелось в Швейцарию.
— Может, это можно как-то устроить. Ты можешь учиться у нас... И мы были бы с тобой каждый день... Я показал бы тебе все горные озера... И цветущую вишню...
Леша вдруг остановился, положил на землю сумку, сорвал какой-то полевой цветочек, и почти вплотную прижавшись к Наташе, стал прикреплять его к ней в волосы. Цветочек все не хотел держаться, и его губы были прямо перед ее глазами, и она хотела, чтобы это продолжалось долго, и чтобы он ее поцеловал. И тут он и правда ее поцеловал. Мягко-мягко, как пушинку. И когда отстранился, она невольно потянулась за ним, закрыв глаза. Он обнял ее, и они стали целоваться уже по-настоящему.
Его рука сползла на ее попу, но она была совсем не против. Юбка была тонкая, под ней не было трусов, так что он гладил практически ее голую попу, попадая между половинок. И ей это было приятно.
Последние двести

Сноха и свекр

Клубника со сливками

Послушная девочка брата