одновременно. — А мать на поминках сказала, что он мне неродной был. Всю жизнь с ним прожил — не знал. В шоке был. Все равно, плакал. Тяжело отца терять, знаешь...
«Знаю», — промелькнуло в голове. Зубы залязгали, накатили рыдания, Нютка уткнулась в ладони.
— Нюют! — Он взял ее за сжатые запястья. — Нюют! Ну, что ты, маленькая! Иди ко мне!
Шабалкин с судорожным вздохом притянул ее к себе. Вдохнув теплый запах мужского пота, прокуренной одежды и еще чего-то неповторимо-терпкого, Нюта услышала, как бьется в широкой грудной клетке под серой футболкой сумасшедшее шабалкинское сердце. Дук-дук-дук... Его грудь высоко вздымалась и, прильнув к ней, Аня ощутила его с трудом сдерживаемое напряжение. Он судорожно сглотнул, чуть дыша. Руки его едва заметно дрожали. — Аань... — низко-интимно протянул он. — А, Ань...
— Чего? — полусонно отозвалась Анютка с его груди. Она закрыла глаза. Ей было хорошо и тепло в объятьях Шабалкина.
— Тебе это... уже можно? — словно испугавшись самого себя, быстро проговорил он.
— Шааабалкииин, ты пьяяаан! — Пропела Анечка, не отлипая от его грудной клетки. —
Он вдруг истерично заржал, вздрагивая всем телом, и Анечка недовольно отстранилась от него.
— Гаа! Кто здесь пьян-то? Ты же полбутылки выдула, и теперь на мне сама валяешься! — Его лицо плавилось от смеха, щурились хитрые, близко поставленные глаза, плющились высокие скулы и широкие губы. Он вдруг перестал смеяться, крепко взял ее за предплечья, приблизил свое лицо к ее лицу и, наклонив голову, дыша пивным хмельком и сигаретным дымом, зажмурив глаза, властно присосался к ее губам широким, влажным ртом, глубоко просовывая в нее свой язык.
Это была какая-то пугающая, но приятная власть. Словно, Шабалкин точно знал, что нужно делать, чтобы им обоим было хорошо. В груди заныло. В промежности забился горячий источник, запульсировала теплая влага. Аня глубоко вдохнула и выдохнула с внезапным стоном, чувствуя себя Бог знает, кем. Шабалкин судорожно прижал ее к себе, заерзав на диване.
— Аня, Аня, Анечка, солнышко моё! Ну, давай, а? — Впадая в безумие, шептал ей в ухо.
«Что давай? Куда давай?» — В хмельной голове путались мысли.
— Шабалкин, не трогай меня! — Капризно всхлипнула она, снова падая головой ему на грудь.
— А то — что? Опять в нос дашь, что ли? — Засмеялся он, встряхивая ее за плечи. Его до жути забавляла и возбуждала эта маленькая глупышка. — Неет уж, сегодня ты точно моя! — Заявил он, тихо наглея.
Анька понимала, что он блефует, проверяя ее на вшивость. Но сил не было сопротивляться. А Санек с каждой секундой все зверел и серьезнел, наливаясь чем-то неотвратимым, пугающе-настоящим. Опрокинул ее на спину и навалился сверху всей тяжестью, розовея лицом, умоляюще глядя в глаза. Зло, нежно, выжидательно. Словно изо всех сил выдерживая паузу и давая ей шанс сделать ответный ход. Не дождался.
— Какая же ты красивая, Нюта! — Задохнулся, уткнувшись в ее ключицу, на мгновение замер, задвигал бедрами, застонал, натирая через джинсы об нее свое разбухшее достоинство. Его шершавые руки с плоскими ногтями полезли под водолазку, скользнув по животу и нашарив маленькие, упругие холмики грудей. Он задыхался. Краснел, пьянел, сходил с ума, наливался, как помидор, страстью, не находящей выхода.
Аня почувствовала себя куклой, тренажером каким-то. Все должно быть не так. Не должно быть все так буднично и примитивно. Нет!
— Шабалкин! — Заерзала она под ним, вырываясь. — Ты совсем дурак, что ли? В армию ходил, а ума не принес. — Она вертелась, отталкивая его в грудь руками, но его лишь сильнее распаляла эта борьба. Он воспринимал ее как игру, и не желал отдавать своего.
— А после армии, знаешь, еще хуже на вас, девок, тянет. — Глядя ей в глаза мутным взглядом, доверительно сообщил он, и, оттянув ворот ее водолазки, взасос присосался к пульсирующей венке.
Он не понимал ее. От слова совсем. И от этого стало так обидно, так обидно. Аня лежала под ним, как кукла, и всхлипывала горькими хмельными слезами.
Он не сразу понял ее настроение. А, когда понял, замер, тяжело дыша и с трудом справляясь с собой. Ему было неприятно. Очень. Обламывалось жаркое удовольствие. К тому же, он чувствовал себя то ли в чем-то виноватым, то ли лохом. И это было самое противное. Ччёрт. Он сполз с нее, потирая лицо руками, сел рядом, нашарил в заднем кармане смятую пачку, наклонившись, чиркнул зажигалкой и задымил, нервно стряхивая пепел прямо на пол. Самому, блядь, хоть плачь!
Нютка сидела рядом, вся сжавшись и всхлипывая. Ему снова стало ее жалко. Может, и вправду, что случилось, а он тут — как баран. Но неудовлетворенность трансформировалась в бешенство и злость. И эти чувства боролись в нем, попеременно всплывая на поверхность.
— Блять, вот, за что вас, баб, не люблю — вечно хвостом накрутят — и в кусты. Не женюсь никогда, нах! Щас Коляну позвоню, — мрачно сообщил он, играя в руке обмотанным скотчем черным кнопочным мобильником, — с получки бухла возьмем, по лебедям пойдём. Он сухо сплюнул на грязный пол, стараясь не смотреть на Аню.
Аня почувствовала себя одновременно несчастной и виноватой. Несчастной от того, что опять не нашла понимания, виноватой от того, что куда, дура, за пониманием поперлась. Этому душевному подонку с собой бы как-нибудь справиться.
Нюта нерешительно провела пальцами по его щеке. Шабалкин вздрогнул, как от удара током, и отчаянно сощурился.
— Извини, Шабалкин, я пришла не по адресу. — Грустно ответила она. Надо было идти. Она накинула куртку, подняла с пола рюкзак и двинулась к выходу.
Шабалкин сидел, тяжело дыша, с трудом переваривая происходящее. И что он на нее взъелся. Совсем же девчонка. Дууура. В паху больно ныло, сердце стучало, злость наплывала волнами поверх спокойствия и рассудительности. Меньше всего охота чувствовать себя лохом. А, может, не лохом. Может, так и должно быть между людьми — по-человечески. Организм отказывался это понимать. Секс-секс-секс — билось сердце. Да ну ее к черту, Аньку эту!
— Ладно, давай, до свидания! — Выдавил он, не зная, что еще сказать. Что тут скажешь: фигня полная.
Нюта шагнула в сторону двери и чуть не споткнулась, что-то хрустнуло под ногой: выпавшая из кармана связка ключей валялась под ногами, а стеклянный голубоглазый брелок раскрошился сотни крошечных слезинок.
— Ё! — Грустно сказала Анютка. — Это отец мне из Турции привез. На счастье.
И пожалела, что вспомнила. Лицо снова скривилось, слезы подступили близко-близко.
— Нюют, ну, чё ты! Из-за стекляшки сырость разводишь! — Удивился Шабалкин. — Погоди-погоди! — Засуетился он, привстав с дивана и шаря по карманам. О!
В его руке оказался ключ, от которого он быстро отстегнул маленькую черненькую черепушку с рубиновыми глазами. Болтаясь на цепочке, череп словно смешно подмигивал переливающимися стразиками.
— На, Нют, возьми. Он тоже счастливый. Мне друг один в армии подарил. На счастье. Только, я, все равно, невезучий. Может, хоть тебе с ним повезет! — Шабалкин, усмехаясь, кивнул на веселенькую черепушку. Присев на диван, отцепил разбитый брелок и быстренько приладил на его место свой подарок.
— Держи, принцесса! — Он даже как-то развеселился, и атмосфера разрядилась.
Нюта нагнулась и благодарно чмокнула его в губы. Шабалкин зажмурился и выдохнул.
— Спасибо, Саш! Ты даже не представляешь, как меня выручил. — Серьезно сказала она.
— Да ладно, чё там. — Смутился Шабалкин. — Ты это, не бойся, заходи. Починить, может, нужно что! И вообще...
Кажется, его захлестнуло веселое смущение от собственной сентиментальности.
Улыбнувшись, Аня вышла в отчаянно плещущийся весенний воздух. Между ними сейчас неожиданно произошло самое главное — то, ради чего вообще всё. Вечерело. Она сжала в кармане маленькую черепушку «на счастье» и спокойно подумала о возвращении домой. Кажется, можно жить дальше...
... Наконец-то между ними произошло самое главное — то, ради чего все... Как она двигается, кричит, и наливается страстью, и становится все горячей и уже... Его яйца и бедра были абсолютно мокрые от ее выделений. Он впивался пальцами в ее ягодицы, ритмично покачивая ее на себе, жестко двигаясь ей навстречу. Это не она его — он ее трахал снизу. Ее тело тряслось, как туловище безвольной куклы, она распласталась на нем, ритмично натираясь сосками о шерстяной покров его груди, голова ее вздрагивала на его плече, и горячее дыхание обдавало шею, а низкие, протяжные стоны впивались прямо в ухо. Он задвигал бедрами еще сильнее и ритмичнее, раздвигая и сводя вместе ее ягодицы, сжимая их до боли, вползая пальцами в ямочку, к анусу, дразня маленькую дырочку, посылая ей дополнительное возбуждение.Анечка почувствовала, что ее накрывает волной неподконтрольного ей состояния. Шершавые яйца Расула Анваровича плющили ее мокрую, горящую промежность, словно, объясняя ей, что так и должно быть. Ее надо долбить, иметь, распалять, растрахивать, заставлять стонать и терять разум. С каждым движением ей хотелось, извиваясь, все тяжелей и плотней впечатываться клитором в его заросший лобок, в густую дорожку от паха до пупка. И в какой-то момент оттуда, снизу, выросла обжигающе-горячая судорога и огненными мурашками выстрелила-растеклась по каждой клеточке ее тела, до кончиков пальцев на ногах, сгибая ее пополам. Расул Анварович увидел, что она кончает, ахая, согнувшись, дергаясь, уткнувшись головой ему в ключицу. Это зрелище он не должен был пропустить — то, ради чего вообще все. В его возрасте было особенным удовольствием и предметом гордости заманить, развратить, распалить и довести до исступления юную, упругую самку. С нежностью и превосходством ощущать, что это все сделал он, и ей теперь некуда отступать. Он со всей силы оттянул за волосы ее голову, запрокинув назад, так, чтобы видеть ее лицо, искаженное пароксизмами страсти, мучительно-бесконтрольно изгибающееся тело, вздрагивающие распаленные соски... Она билась на нем птицей, вскрикивая и щедро поливая его ляжки юным соком. Внутри у нее стало немыслимо горячо и узко, судорожно запульсировало, сильно сжимая его член... Он почувствовал, что если не остановится, то кончит сию минуту,

Наш юбилей знакомства

Послушная девочка брата

Учеба