Гермионы из привычного общественного пространства, да и просто — с глаз.
Гермиона, чувствуя ответственность за школу Гриффиндор, была готова на всё ради общего успеха, даже если о её жертве никто никогда не узнает. Её самоотверженность временами пугала меня. Временами я даже чувствовал себя паршиво...
«Хорошая, девочка... хорошая... « — приговариваю я, и через несколько мгновений чувствуя себя глуповато. На меня влажно, по-овечьи смотрят девичьи глаза. В камине теплится огонь. За окном идёт дождь. Питомец-сова своим молчанием углубляет немоту сумрачного пространства.
Я отлучаюсь в уборную, а когда возвращаюсь, у меня перехватывает дыхание. Гермиона склонилась над корзинкой с едой (мы устроили пикник прямо у меня в кабинете), стоя на четвереньках. Перед глазами мелькает образ Жасмин, в ушах коротко звучит её томный стон... Однако Жасмин смуглянка, а Гермиона радует глаз ослепительной белизной. Солнце Англии более благосклонно к местным жителям, тем более к таким, как она — худеньким и изящным девочкам-подросткам.
Гермиона, пока роется в корзинке, скрещивает ножки, закидывая одна на другую, и стоя на четвереньках, достаёт из корзинки грушу. Трусиков на ней, разумеется, нет. С невинной непосредственностью, она кусает сочную мякоть, оглядываясь на профессора Дамблдора, т. е. на меня.
Моё сознание так до конца и не оправилось от этой сцены. Весь следующий день я воскрешал её в воображении. Обдрочился словно не бессмертный джин, а сопливый юнец. Даже стыдно за себя.
«Что с вами, профессор? Вам плохо?»
Плохо ли мне? Она не поняла или делает вид? Её сознание ещё совсем невинно, так что допускаю и первый вариант. Но ведь мы провели с ней столько «занятий»... Впрочем, в вопросах кокетства она всё ещё очень неискушённая. Иногда кажется, что она не воспринимает многие из моих просьб. Если бы я её не подталкивал мы бы так и не двинулись с мёртвой точки.
— Ну же, Гермиона! — говорил я много раз. — Куда подвелась смелая и решительная девочка?..
— Это вне моей компетенции, профессор! Пожалуйста, простите меня...
— Проклятье! Разве тебе не интересно исследовать новое? Ты же зубрилка!
Этот безрезультатный диалог повторялся неоднократно, пока я, наконец, не довёл её до слёз. Это произошло в тот день, когда на моём столе лежал «Приказ об отчислении».
«Простите, профессор! — начала она тогда, — Я ни на что не гожусь!!! Прошу, не отчисляйте меня!»
Эмоционально это было не так уж и легко. Я себя, можно сказать, ненавидел. Чёртова сентиментальность. Я знал, что вечером обzзательно напьюсь со Снейком вдрабодан. И позже тот заглядывал мне в глаза: «Ты чего такой приунывший? Что-то не так с Планом? Ну же, Джинни, ответь!» Я отмахивался от него как от назойливой мухи. Перед глазами до сих пор была она — Гермиона. Густо покрасневшая, с опухшим от слёз милым личиком... Да, я повёл себя с ней жёстко. Но ведь она заслужила это. Ведь так?... Или я просто хочу оправдать себя?..
***
«Что с вами, профессор? Вам плохо?» — эта невинная фраза навечно врезается в память.
Плохо ли мне? Приглядевшись, я различаю усмешку на её лице. Меня это радует. Значит, она уже не так невинна. («Ай!» — взвизгивает она, когда я отвешиваю по бесстыдно выставленной заднице увесистый шлепок.) Радует, поскольку наш со Снейком план подразумевает большее, чем просто лишить Гермиону чести. На очереди достоинство. И уже потом, одним из финальных пунктов, — пробуждение инициативы в свете новой субъектности.
Поэтому я удовлетворением наблюдаю, как Гермиона хочет произвести на своего профессора впечатление. Я реагирую должным для себя образом. Раздаётся ещё один шлепок. Она взвизгивает.
«Ишь, распутница!» — восклицаю я.
Она, болтая ножками, хихикает, а я опускаюсь на пол и припадаю ртом к розовеющей промежности. От удовольствия коленки Гермионы разъезжаются в стороны.
***
Поддержание иллюзии, на которой держался План, было заботой Снейка. Он начислял школе Гриффиндор n-нное количество очков по мере того, как я отчитывался об «успехах» Гермионы. Той всё время казалось, что ещё чуть-чуть, и Грифиндор догонит Слизерин. Разумеется, разрыв поддерживался искуственно, и я был готов к тому, что однажды она захочет большего.
Ей лишили стипендии, но она, кажется, не восприняла это как удар. Она всегда воспринимала её скорее как формальность, свидетельство о статусе нежели как средства к существованию. Ныне же Гермиона чётко осознаёт, что «источник статуса» переместился в какое-то другое место. И под моим чутким руководством она постепенно находит своё место в новой иерархии, которую мы со Снейком любезно выстроили. Хе-хе.
***
Моя жалостливость постепенно исчезла: я больше не испытываю скверных чувств. Гермиона всё меньше напоминает хрупкое невинное создание. Педантичную зазнайку она тоже больше не напоминает, хотя бесконечные напоминания о баллах никуда не исчезли. Да, она канючит. Но теперь это что-то вроде способа упорядочить переживания, «рутинизировать» сменяющие друг друга волны стыда и удовольствия; пристыковать новый жизненный опыт к ядру личности, дабы не сойти с ума.
По привычке она щебечет гадости про Слизерин, а сама между тем вовсю исследует новую грань своей индивидуальности. («Что с вами, профессор? Вам плохо? «) И я поощряю это как могу. Как у себя в кабинете — занимаясь с ней самостоятельно, так и вне его — давая внеклассные задания, например, пофлиртовать с Гарри.
Однако, как ни странно, Ронни с Гарри не были первыми ласточками. Сначала Гермиона «добывала компромат» на преподавателей, став одной из тех самых студенток, задирающих свои юбки. Это напоминало работу под прикрытием и казалось ей невероятно возбуждающим. Надо ли говорить, что Гермиона зашла гораздо дальше, чем лёгкий петтинг? Только с профессором Снейком у неё ничего не вышло — тот не только рассмеялся ей в лицо, так ещё поставил неуд за поведение. Так унизительно Гермиона себя никогда не чувствовала, и от обиды на себя и весь мир, что называется, «пустилась». За спиной слышался шёпот тех, кого она всегда презирала. Кто бы мог подумать, что однажды она перещеголяет их в их же деле. Это была самая нижняя планка, дно, куда Гермиона никогда не рассчитывала упасть.
Раньше она спешно уходила, если ко мне приходил Снейк. Они смотрели друг на друга дикими глазами. Гермиона сухо здоровалась, Снейк иногда даже не поворачивал головы. После того, как он поставил ей неуд, она несколько дней где-то пропадала. До меня доходили кое-какие слухи, но я не смел им верить. Ко мне вернулось прежнее беспокойство.
«Как бы это не оказалось для неё чересчур... « — думал я.
Когда она наконец появилась в моих дверях, я ужаснулся произошедшей перемене. Черты лица заострились, взгляд стал более жёстким. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем она решительно пересекла комнату и встала у окна. Я отметил странное выражение её глаз, коего раньше не было. Я решил не докучать ей и продолжил писать месячный отчёт.
***
Я мягко говорю, что больше не буду просить то, чего она не хочет сама. Во всяком случае не буду настаивать. Снейк смотрит с одобрением, переводя взгляд то на Гермиону, то опять на меня
Всё происходит естественно и как бы само собой. Она чувствует себя очень естественной, даже больше, чем когда-либо. И надо сказать, ей это к лицу. Лёгкая стыдливость ей также очень к лицу. Хотя, разумеется, это стыдливость уже несколько иного рода и свойства.
Раньше, если Снейк заставал меня с Гермионой, то она в спешном порядке уходила. Вообще-то, это не удивительно, учитывая что наши «занятия» носили по преимуществу интимный характер.
Занятно наблюдать, как в этом плане произошли разительные изменения. Гермиона не подорвалась при виде Снейка, как бывало прежде, а тот, кажется, напротив, стал излишне скован. Впрочем, то было в самом начале. Теперь же, испив вина, они оба заметно расслабились. Вечер обещает быть интересным. Возможно я наконец узнаю, что же произошло с Гермионой за те несколько дней...
***
Я подливаю вина и с удовольствием замечаю, что Гермиона не избегает взгляда Снейка, а тот в свою очередь посматривает очень даже нескромно, пока я услужливо массирую девичьи ступни. Гермиона, заливаясь вином и смехом, без конца ёрзает на своей попе, смешно шевеля пухленькими пальчиками. «Только без щекотки!» — взвизгивает она. Короткая юбчонка задирается, и наши со Снейком взгляды разливаются по внутренней стороне её гладких бёдер. Да, я специально провоцирую её на то, чтобы она подрыгала ножками. Она запоздало спохватывается, понимая, что светит п*здой.
«Ой! — кричит, — Профессор! Ну, что вы делаете? Как вам не стыдно!»
Я некоторое время ухмыляюсь, затем, поглядывая на Снейка, парирую (весьма, на мой взгляд, остроумно):
«А как тебе не стыдно, шлюшка ты этакая, ходить без белья!».
Гермиона краснеет до кончиков ушей, глядит на меня разъярённо. Потом чуть привстаёт, наклоняется к Снейку и что-то шепчет ему на ухо. Вдвоём они заговорщически мне улыбаются. Я смотрю на них, как придурок.
«Что?! — повисает моё тупое вопрошание.
Гермиона поднимается с места и, поправляя на ходу юбку, подходит к моему столу. Я с беспокойством начинаю догадываться, что она сейчас сделает.
— Нет, Гермиона! Стой, куда ты?!
Она брезгливым движением извлекает из верхнего ящика обдроченные мною девичьи трусики. Снейк, поперхнувшись вином, начинает идиотски гоготать. Всё ещё красная до ушей Гермиона смотрит на меня независимо и гордо. Я пристыженно отвожу взгляд.
***
Мы пьём до глубокой ночи. Со стороны камина идёт тепло. Всполохи огня освещают лица.
Мы так и валяемся перед камином. Никому даже в голову не приходит встать и занавесить окно, вместо этого мы всё теснее жмёмся в кучу перед огнём, а спиной чувствуем прохладный ночной воздух. Впрочем, к Гермионе это не относится: своей спиной она легла на меня, а ноги вверила захмелевшему Снейку. Тот даже не заметил, как перенял у меня эстафету: для него лапать учениц устоявшаяся привычка. Гермиона же как-то заметно стихла. Возможно из-за алкоголя, а возможно из-за того, что в недавнем прошлом Снейк её отшил, и теперь ей хочется

Необычная встреча в вагоне метро

Директор отымел подчиненную во все…

Душевая кабинка