всего-навсего спросил: говорю ли я на таком-то?
Ладно. Человек с тремя фразами на тех языках, с оливковой кожей, приплюснутым слегка носом и толстыми, чуть негроидными губами — это импровизация. Слегка маньяк, чуточку извращенец, но в основном — просто ловит белокурых славянок на ночку-другую.
Его звали Тони...
— Хочешь, покажу тебе Венеция?
Мы сидели в маленькой пиццерии, готовили там на дровяной печи, пили пиво, целовались (это мы сделали сразу после того, как я дала согласие пройтись с ним выпить кофе), потом водку, ели пиццу и говорили друг другу всякую пошлятину, но, удивительное дело, мне с этим невысоким бербером или финикийцем, было легко и уютно. Как в молодости. Когда самый лучший секс — это под огрызок яблока и с дворовым жиганом.
Он показал мне Венецию. Просто провел от площади Святого Марка до церкви Святого Захарии, а потом на вапоретто свозил посмотреть Санта Мария дела Салуте и показал райончик Оспедалетто. Я ничего не помню, ни блеска мрамора и мозаики, ни шедевра Веронезе, ни винтовой лестницы в стиле пламенеющего барокко, ни палаццо, ни фасадов... Мы без конца целовались, я дважды кончила на коротке... На нас обращали внимание и улыбались... Венеция — — город порока, любви, предательства, измены и снова — — любви...
— Вика, скажи что ты хочешь, и всё будет... всё для тебя...
Он говорил это в бутике, в косметическом салоне, в ювелирной лавке, в магазинчике, где продавались карнавальные маски и костюмы. Чисто восточная щедрость. Левант и Кавказ в одном флаконе под арочными пролетами палаццо Дандоло:
— Только скажи, все тебе, все, все! Совсем все! Всё тебе будет, э!
Таких слов мне ещё никто никогда не говорил. И потом, он, все-таки, венецианский финикиец. Венецианский мавр: потерявшийся Отелло, которого выгнала Дездемона, которую он, в свою очередь, так и не смог придушить. Потому что законопослушен и лавку не на кого оставить.
Мы поехали к нему: небольшая студия, он ее сдает туристам. Третий этаж, почти мансарда, окна во дворик с колодцем и одиноким олеандром.
Он с нетерпением сорвал с меня платье, трусики и сначала, секунд десять, просто рассматривал мое белое тело: арабы всегда от этого балдеют, даже снимают на фото. И Тони снимал. Такая добыча для бедуина — настоящая белая северная самочка. Немку не возьмешь, за итальянку пристрелят, англичанка набьет морду... Белая женщина — он сам изумился, что теперь я ему доступна.
Я смотрела на него, перебирала его кудряшки на затылке. Он набросился на меня, рвал своими толстыми губами мою грудь, покусывал соски, раздвинул ноги, вошёл в меня. Затем быстро подложил под поясницу подушку, заломил за голову руки и вошел еще раз.
— Можно я тебе... туда?
— Можно...
— На тебя можно?
— Можно, Тони, милый...
Но он изменил решение, перевернул меня на колени и резко вошел сзади, затем так же резко вынул член и, смочив слюной попку, буквально порвал мне ее, затем снова вынул и вошел в киску... и вновь в попку. Тони встал на ноги, упал на колени, ввел член мне под затылок:
— Хочу твой белий волоса, аморе мио...
Я с изумлением обнаружила, что головка его члена бьется под косточкой на затылке, удар жгучей спермы в мягкую кожу, слипшиеся от сладкой влаги волосы — я кончила, услышав только самое начало собственного протяжного вопля...
Все длилось несколько часов подряд, Три, четыре, не помню, может быть, пять или семь. Я сходила с ума — и только на окраине сознания брезжила мысль, что завтра, завтра у меня поездка в Рим. И в отеле нужно быть ровно в восемь часов утра.
А утром меня разбудил Франческо. Просто стоял перед постелью в студии Тони. Стоял и смотрел на меня, раскинувшуюся и утомленную, как Даная Тинтроретто после излияния на жаждущее лоно золотого дождя. У него был оцарапан нос, на костяшках пальцев — запекшаяся кровь, а под мышкой — огромная коробка, перевязанная розовой лентой.
(Продолжение следует...)

Секс — Тест

Седьмой день заключения

Как меня, замужнюю, чужак в попу имел