делает лучше... Но и оставлять воровство безнаказанным нельзя.
Я опять хотела что-то объяснить, как-то оправдаться, но у меня комок стоял в горле... Да и что тут объяснишь?
— Ты можешь выбрать — разборки в милиции, дурная слава среди соседей, позор на работе... или я накажу тебя сам. Накажу жестоко, но никто кроме нас двоих об этом не узнает, и твоя репутация останется неиспорченной.
— Что ты будешь делать? — я изо всех сил старалась не разрыдаться. Мне уже представлялись самые ужасные и невероятные картины, которые я почерпнула из японских комиксов и научно-популярной передачи о древних ритуалах дикарей.
— Да просто выпорю, — усмехнулся Марк, — жива останешься, калечить тоже не буду.
Что мне оставалось делать? Лучше бы мне вообще умереть, чем вся эта скверная история станет известна родственникам, соседям, коллегам... Я согласилась.
— Вот адрес, — Марк черкнул несколько слов на странице, вырванной из блокнота, — завтра к 12-ти часам быть там. Учти — минута опоздания — и считай, что твоё дело уже в милиции.
***
Не буду рассказывать подробно, как я прожила эту ночь. Спать я, конечно, не могла. Я то сгорала от стыда, то мне становилось до тошноты страшно. То я задумывала рвануть прямо сейчас на вокзал и уехать навсегда из города, то хотелось бежать немедленно по написанному адресу, лишь бы не было этой бесконечной ночи, этого мучительного ожидания...
Но утро всё-таки наступило, и без пяти минут двенадцать я была на месте. По этому адресу находился большой капитальный гараж. Ровно в двенадцать дверь гаража распахнулась, и выглянувший Марк пригласил меня войти.
Мне было не до осмотра достопримечательностей, но всё-таки я заметила, что всё здесь было чисто и аккуратно. Гараж был просторный. Посередине стояла машина, справа от неё — мотоцикл, а слева был основательный стол с металлическими ножками и стеллажи, на которых в строгом порядке размещались какие-то коробки и детали.
Дав мне оглядеться несколько минут, Марк скомандовал:
— Раздевайся! Снимай всё!
Мне было стыдно раздеваться перед ним, я начала краснеть и стояла, не двигаясь.
— Меня не интересуют сейчас твои женские прелести, я не собираюсь тебя насиловать. Раздевайся или мне придется сорвать всё это с тебя. И пойдешь потом домой голая, — он говорил не зло, но строго и решительно.
Я разделась и стояла голая с охапкой одежды в руках, переминаясь с ноги на ногу. В гараже было прохладно, по всему телу побежали мурашки. Странно, но внизу живота при этом как будто перекатывался раскаленный шар. Марк подошёл ко мне, резко выхватил из моих рук одежду и бросил на стеллаж. На глаза навернулись слёзы, и по щеке покатилась горячая капля. Мне было холодно, стыдно и очень страшно.
Марк посмотрел на меня с сочувственной, как мне показалось, усмешкой.
— Я не садист и никогда никого не бил. А меня самого выпороли только один раз, когда я был подростком. Вот в этом самом гараже, — он помолчал и огляделся вокруг.
— Мы здесь с дедом возились с его старенькой «Волгой». Мне было тогда лет одиннадцать, я был очень подвижный и всё время влипал во всякие истории... Руки были, как говорится, не для скуки. Дед велел ничего не трогать, а я не удержался, конечно... И меня чуть током не убило.
Марк говорил медленно и задумчиво. Это обстоятельное повествование меня, с одной стороны, немного успокоило (вроде бы он не зверь и не маньяк), но одновременно откуда то из глубины начал подниматься ещё больший страх от понимания того, что и наказывать он меня будет так же обстоятельно.
— Дед сначала дико за меня испугался, весь в лице переменился. А потом так
разгневался, схватил меня, зажал голову между ногами, спустил штаны и выпорол... тем, что было под рукой — в несколько раз сложенным проводом. Сказать, что было больно — значит ничего не сказать... Эту боль и ужас я помню до сих пор, хоть и стеганул он меня всего-то раз пятнадцать-двадцать.
Марк встряхнул головой, отгоняя от себя неприятные воспоминания. И продолжил уже громче и быстрее:
— Ну а тебе уже не одиннадцать, да и проступок твой посерьёзнее будет! Думаю, сто ударов проводом будет в самый раз...
Ужас охватил меня с головы до ног, меня начало трясти, а слезы полились в три ручья. Совершенно невозможно, чтобы это произошло сейчас со мной! Я собиралась упасть на колени и умолять о пощаде, но Марк ловко подхватил меня, приподнял и мгновенно уложил животом на стол. Откуда-то у него в руках появились веревки, которыми он очень быстро привязал меня. Спущенные вниз ноги — к ножкам стола, а руки, вытянутые вперед — к стеллажу, стоявшему почти вплотную к столу. Я была так растеряна и убита, что даже не пыталась сопротивляться. Ноги оказались довольно широко разведены в стороны, наверное, вся промежность была хорошо видна, а попа и вовсе выставлена на полное обозрение и поругание, и это делало ощущение стыда и беспомощности ещё острее. А внизу живота все сильнее бился раскалённый шар.
— Тебя пороли когда-нибудь? — спросил Макс, повернувшись к стеллажам.
— Не-ет, — проблеяла я, во мне затеплилась призрачная надежда, что это уменьшит жестокость наказания. Напрасно!
— Ну что ж, можешь кричать, здесь стены капитальные — не гараж, а бомбоубежище. Никто не услышит, — с этими словами Марк повернулся опять к столу, в руках у него был сложенный вдвое белый провод, толщиной примерно в полсантиметра.
Последнее, что он сказал мне перед экзекуцией, было:
— Это жестоко, но необходимо, чтобы ты запомнила это на всю свою жизнь.
Раздался свист провода, и сначала я почувствовала только, как он впечатался в мои ягодицы, в верхнюю их часть, там, где начинается спина. Но тут же появилась и начала нарастать боль, которая пронизала меня до кости. Как будто током ударило. Из меня вырвался дикий вопль. Я подскочила бы до потолка, если бы не верёвки. Жуткая боль длилась несколько секунд, потом начала стихать. Снова свистнул провод, я вся сжалась, и новая порция раздирающей боли обрушилась на моё тело. Я дернулась изо всех сил, но верёвки держали крепко, я смогла только задрать кверху голову и заорать ещё громче. Услышав третий свист, я заранее закричала и в животном ужасе забилась на столе. А после удара прямо таки завыла от непереносимой боли.
Это был кромешный ад: свист — удар, свист — удар,... Я орала, не умолкая ни на секунду, и извивалась в безумных попытках увернуться от провода, но он неизменно находил мою задницу, более того, каждый раз удар приходился точно на миллиметр ниже предыдущего. Я пыталась выкрикнуть мольбу о пощаде, но что-либо выговорить была не в состоянии — я просто ревела как раненный зверь. Это длилось очень долго, я уже ничего не соображала...
Вдруг порка прекратилась. Некоторое время я лежала, не двигаясь, уткнувшись лицом в стол. Я захлёбывалась рыданиями, по лицу были размазаны слёзы и сопли. Немного отдышалась и повернула голову к своему мучителю — Марк стоял, прислонившись к стеллажу и опустив руку с проводом.
«Всё?» — с надеждой подумала я.
— Тридцать, отдохни немного, — сказал Марк.
«Только тридцать??? Больше я не выдержу!» — от этой панической мысли я зарыдала в голос.
— По-пожалуйста, Марк, хватит, я не могу больше, я умру просто, — сквозь слёзы умоляла я.
— Не умрёшь, — он мотнул головой, — ты девушка крепкая, кровь с молоком. И опять это было сказано с насмешкой, но как-то грустно.
И тут я неожиданно почувствовала, сквозь боль и жжение в ягодицах, что я ужасно хочу заняться с Марком сексом, хочу, чтобы он взял меня прямо здесь и прямо сейчас. Неужели это возможно в такой ситуации? Не может быть! Но... вот же, даже промежность стала влажной. Я сумасшедшая что ли?
— Продолжим, — сказал Марк, и страх заглушил все остальные мысли и чувства.
Я уже поняла, что просить о снисхождении бесполезно и только глухо рыдала. Я молилась про себя, чтобы всё это скорее закончилось.
Следующие тридцать ударов были ещё ужаснее, потому что приходились по уже выпоротым местам. Опять я билась, вопила, поминала то господа, то мамочку. Как я хотела в эти минуты покинуть собственное тело и куда-нибудь улететь... или превратиться вон в того паучка на стеллаже... Потом мне показалось, что боль остается где-то внизу и немного стихает, как будто вместе с телом погружается в болото... Это я начала терять сознание. Марк заметил это, прекратил на некоторое время избиение и поднес мне к носу пузырек с нашатырём. Я дернула головой, сознание прояснилось. Марк дал мне ещё немного отдохнуть.
— Осталось сорок, — без всякого выражения сказал он.
К этому моменту я уже охрипла и совсем обессилела. Или Марк меня пожалел и бил слабее, или боль начала притупляться. Во время последних сорока ударов я дёргалась и хрипло стонала, сознание опять чуть не покинуло меня, понадобился нашатырь.
Наконец экзекуция была закончена. Самостоятельно одеться и уйти я не могла. Сползла со стола, попыталась сделать несколько шагов, чуть не упала — ноги не слушались... Марк осторожно натянул на меня юбку и блузку, помог обуться. Нижнее бельё и колготки положил мне в сумку. Потом он посадил меня на заднее сидение машины. Сидеть на моей несчастной истерзанной попе я не могла и завалилась на бок.
Марк довёл меня до квартиры и подождал, когда я отопру дверь и войду.
Три дня я пролежала на животе, вставая только выпить воды и в туалет. На попу невозможно было взглянуть без слёз и ужаса — сначала она была вся красная и синяя, а через две недели стала жёлто-зелёная. Конечно же, ни на какое море я не поехала. Приходила в себя, и только к концу отпуска более-менее вернулась к нормальной жизни. Хорошо ещё, что все друзья и родственники думали, что я в отъезде, и не донимали меня ни звонками, ни визитами. Я пыталась не думать, забыть об этом происшествии, но мысли снова и снова возвращались к нему. По ночам мне снился тот гараж, стол и провода в руках Марка, я просыпалась в холодном поту от ужаса. Но иногда я видела другие сны, намного более приятные и, хотя там тоже были мой истязатель, стол и гараж, но просыпалась я в сладкой истоме, долго нежилась в постели и мечтала о том, чего никак не может быть.
****
Соседка

Отпуск у подруги

Случай в процедурном кабинете

Однажды во время дождя