извини меня дуру, я не хотела, я случайно! - раздался за дверью перепуганный и дрожащий голос Натальи.
- Чёртово отродье: и ты, и твоя сестра! - я усиленно приседал и вставал, приседал и вставал, держась за ушибленное место. - И чего вам не живётся нормально, особенно твоей сестре - чего ей не живётся?! У неё же всё есть: я, моя квартира, моя машина, моя дача, природа, белый дымочек над белой трубой и тот есть! Чего не живётся?! А вы всё норовите ниже живота двинуть, чёртово отродье!
- Костик, - она теперь ревела горючими слезами, - извини, я случайно! Иди ко мне, я поцелую его, я поглажу его, я обласкаю его, и он сразу пройдёт! И ничего мне не надо кроме него и тебя, кроме твоей машины и дачи, кроме природы и белого дымочка над белой трубой!
- Да пошла ты, ведьма озабоченная! Сегодня кормить больше не буду! Твой завтрак, обед и ужин валяются у тебя на полу! . .

На брёвнах и пнях, уложенных вокруг костра, сидели весёлой компанией друзья и ценители скандального искусства Миши Саенко, держа в руках стаканы и шашлыки на шампурах. Спиртное активно вливалось вовнутрь, аппетитно жевалось мясо, и царила чудесная атмосфера раскрепощённой, хмельной болтовни.
Неотступные папарацци, которых здесь было всего лишь двое, неустанно щёлкали затворами.
Чуть в стороне от них рисовался в блёклых дачных сумерках пятиэтажный кирпичный особняк, который своей изысканной строгостью и немалыми габаритами мог бы поспорить с любым средневековым замком.
Пьяненький Миша Саенко, блистая лысиной от яркого костра, громко постучал шампуром по своему стакану и с большим трудом начал вставать, а сидящая рядом "Хакамада" участливо помогла ему, поддержав под локоть.
- Друзья мои! - начал он. - Я хочу выразить вам огромную благодарность за те тёплые слова, сказанные в адрес моей персональной выставки и лично мне как творцу! А все ли знают здесь сидящие, с чего началось моё творчество?! С трусов! Да-да, друзя мои, с трусов! Эта парадоксальная история повернула моё сознание художника в необычное русло! Так вот! Задолго до того как перебраться сюда, где вы сейчас украшаете своим присутствием мои родные Пенаты, я очень длительное время жил и спокойно творил в свои безмятежные юные годы в обычной ленинградской коммуналке на улице зодчего Росси! Рисовал строгие индустриальные пейзажи и станковые натюрморты из отбойных молотков, лопат, серпов, молотов! И вот однажды утром моё спокойствие исчезло, когда я вдруг увидел, как моя соседка моет коридор шваброй, на которой были накручены мои трусы, только вчера вечером идеально мной постиранные!
Вокруг костра все засмеялись и захлопали.
- С тех пор я стал очень ревнив к нижнему белью, и цель моего теперь гламурного творчества стала иной - воспеть чистую душу нижнего белья как женского, так и мужского, чтобы ни одна грязная и вонючая соседка из прошлого не позволяла себе глумиться над ним своей шершавой шваброй!
Грянули бурные овации.
Щёлканье затворов и вспышки фотокамер были тут как тут.
А весёлый от водки "Розенбаум" вскинул свою гитару и коротко звякнул по струнам бравурный марш в поддержку Миши Саенко.
- Секундочку, Саша! Одну секу... Но дальше - больше! Пришёл момент, когда моему творчеству стало тесно в нижнем белье, и я аккуратно начал снимать его со своих героев, которых вы видели на моих исторических полотнах! Я сказал себе: "Миша, у них прекрасно не только нижнее бельё с очаровательными женскими рюшками в стиле рококо, застёжками лифов из слоновой кости, золотыми молниями мужских плавок от Петруччо, но прекрасно и тело! И ты, Миша, должен воспеть его и сам переродиться в настоящего творца!".
Пропуская мимо ушей ораторскую речь Миши Саенко, отец и сидящий с ним пожилой мужчина тихо общались друг с другом. Лицо отцовского собеседника было строгим, аскетичным, худым, морщинистым, а голова и брови - седые, будто их снег покрыл.
Отец полушёпотом и жёстко сказал:
- Николай Николаич, этот ваш Щебуняев - мало того, что пирог ни с чем в большом искусстве, он ещё к тому же - самый настоящий интриган...
- Погоди, Юра, - оборвал седой мужчина, - что значит "ваш"? А ты не мой? Вы все мои, только работаете в разной манере, мне что-то нравится, что-то не очень. Ты многообразен, многолик, у тебя и сила в абстракции, и дикие завихренья супрематизма, и в то же время конкретный жёсткий образ. Для скульптора и художника это огромная редкость. Один твой Кутузов чего стоит. Я вот, например, гляжу в его глаза и вижу, что он был тяжело ранен в голову, потому что в глазах всё отражено, и поэтому он носит не тяжёлую треуголку с золотой кисточкой, а мягкую фуражку, которая невесомо и заботливо благодаря руке скульптора опущена ему на голову. Щебунякв совсем другой, у него действительно сопливая детская тема, этакая манера розовых исканий...
- И манера постоянно подсиживать мои Эмираты.
- Да не дёргайся, Юра. Мне наплевать на его подсидки. Я же тебе не раз говорил: однозначно едешь ты, и все дела в Эмиратах я буду творить только с тобой. Когда вернёмся в Москву - дашь точный список что повезёшь, мы утвердим и отправим Сорокину в Эль-Фуджейру, он давно хочет начать рекламу. Кстати, как твоя королева Ольга?
- Нормально, поедет.
- Судя по тому, как вы всегда мило воркуете, проблем у вас нет.
- Никаких. Она моя... опора...
- Молодец, завидную опору нашёл. Главное не ссорьтесь перед поездкой, без женщины в город Мурбех тебя не пустят, и никакой там Сорокин не поможет, и все наши с тобой выставки и перспективы с деньгами разобьются о рифы Индийского океана.
- Знаю, Николай Николаич, вы говорили.
- Я так, чтобы помнил, у них там свои законы.
- Дурацкие.
- Ну, почему? Мурбехи ревнивы к своему женскому полу, забота о нравственном сохранении нации... от таких волосатиков как ты... А приедешь с женщиной - они будут спокойны.
В этот момент голос Миши Саенко раздался громче обычного:
- Друзья мои!!!
Отец и седой мужчина прервались и подняли головы.
Рядом с хозяином дачи и виновником торжества стоял кряжистый мужичок, обросший чёрной густой шевелюрой, такими же усами и бородищей. На его плечах висел ватник, из-под которого виднелась русская рубаха-косоворотка. В широких натруженных ладонях он держал круглый и прозрачный стеклянный предмет, похожий на большую медицинскую склянку. Круглый предмет имел внутри такое же стеклянное колесо с лопастями, а на самом дне лежало много свёрнутых клочков бумаги.
- Друзья мои!!! Прошу любить, жаловать и наливать! - Миша Саенко опустил свою барскую руку на плечо мужичка и с достоинством размеренно представил. - Истопник его величества Кузьма Савич Кузьмичёв со своим колёсиком!
Все сидящие захлопали в ладоши.
Щелчки фотокамер не уставали.
- Ну, Кузьма Савич, - сказал Миша Саенко, - давай, глоголь!
Мужичок тут же начал говорить - звонко, без запинок, сильно и приятно окая:
- Господа! Ото всей своей радостной души спешу вас обрадовать, что русскую баню я ужо зотопил!
Теперь раздались крики "Ура!".
Мужичок-истопник охотно продолжил, приподняв свой необычный предмет:
- Сия стеклянноя сосуда имеет колёсико! Я кручу энто колёсико, а ваши имена, которые начертаны на буможенциях, побегут по энтой сосуде! После кажного крутёжа я вымаю буможенцию и глоголю! Очерёдность ваших имён есть непременноя очерёдность идти париться в бане через кажный часок! Всё, господа, ночинаем!

Как меня девки в бане парили

Дети на пляже. Часть 2

Бабушкина экзекуция