как презренному рабу любовнику допуская до себя. Слыша все его мольбы о преданности и любви.
В ответ она ему тогда много чего высказала, предварительно отхлестав пощечинами по щекам, обещая продлить его агонию как можно дольше. За его наглость и смелость просить ее благодетель, как у старшей его женщины. Нарушая все заповеди безбрачия и жесткие законы Монолита. За что приговором была только смерть. Она ругала его, как бесцеремонного наглеца. Только кровью и смертью своей способного теперь искупить свое прощения. Она обещала его этого бабника ловеласа вылечить от таких вот дурных наклонностей этой ночью, раз и навсегда.
Она ругала его отборными ругательствами и проклинала этого оболтуса развратника, и хвастуна плюя ему прямо в его молодое и наглое хоть и пьяное спящего ловеласа и бабника лицо. Лицо новоявленного полководца ассирийских войск Олоферна.
И так, проклиная его, как та библейская Иудифь, Марфа вонзила первый раз тот секач. Тот обвалочный мясницкий нож, как тот ассирийский кривой полководца меч, в вывернутую под усекновение, под запрокинутым вверх выбритым начисто и гладко подбородком с глубокой ямочкой, юноши любовника, ту оголенную вывернутую под удар ножа развратника и оболдуя шею. Точно посередине и уверенно своей правой убийцы монолитовки окольцованной в золотые персти и кольца рукой. По пульсирующей кровью артерии.
Сверкнув в тусклом свете горящей керосиновой лампы, тот секач-нож, сверкнув большим острым, как бритва отточенным лезвием, вонзился в ту завернутую и перегнутую почти пополам юношескую молодую любовника и бабского угодника вытянутую под усечение шею. Как словно в масло, глубоко разрезая сразу его кожу, плоть, артерии и вены, и само горло этого любвеобильного жаждущего одной только ебли хвастуна. Юнца еще совсем мальчишки. Шея, словно, лопнула под остротой того упавшего на нее секача-ножа удара.
Она, с упоением рассказывала Фэне, как он перепугано в тот же миг, почувствовав под гладко выбритым с ямочкой молодым отвисшим от наслаждения подбородком холодное и остро отточенное как бритва лезвие обвалочного тяжелого ножа. Вытаращил свои синие на нее от чудовищной боли глаза. Безумные от пронзившей его жуткой боли. Сразу увидев ее. Ее новоявленной теперь Марфы Иудифи злобные в злорадстве, и хищные черные монолитовки глаза. Мгновенно протрезвев ото всего выпитого. Пьянства, как ни бывало. Как и его дурацких любовных фантазий и любой прочей дури. Она говорила, что он видимо все понял и сразу, причем все и мгновенно, но это был его конец. Конец любви и всем страстям и всему конец. Она даже показала как он, взвизнув закричал от пронзившей его всего боли, но никто его не услышал. Прямо как того Олоферна в его войсковом стане, проговорила смеясь, радостно, вспоминая как это все было тогда в ее доме Марфа-Черная смерть. И как он ей сразу взмолился о пощаде и милости. Как брызнула первая фонтаном его мужа молодого любовника кровь. Прямо на подушки окрашивая их алым цветом и промачивая насквозь и ручьями потекла по вверх вздыбленной в изгибе тела груди и торчащим черным мужеским соскам, обливая и ее Марфы руки и попадая на платье и даже грудь. Через вонзенный лезвием нож. И, как он, выгнувшись в мокрой и скользкой в первых ручьях своей алой крови. Весь, подлетев от адской пронзившей его голое тело, сразу запрокинулся и перевернулся, перевалившись резким рывком на левый бок. Выпятив вперед свой пупком живот, дернулся, вытянув под покрывалом первый раз содрогнувшись бердами, ляжками, и голенями свои от скользкого пота навесу ноги. Вытягивая стопы и заворачивая на них от боли судорожно пальцы. До края задника того смертного своего любовного той ночью ложа, подымая ими, то тонкое белое шелковое покрывало. И дергая ногами, так какое-то время, а потом, сбросив с себя верхнее то тонкое из белого тоже шелка покрывало с задника постели прямо на пол спальни, начал ими сучить как бешенный зверь по гладким простыням из белого шелка, выдернув как из женского влагалища, выставив напоказ ей Марфе тот свой между ног торчащий раздроченный до самого предела детородный, натертый до кровавых мозолей о шелк простыней, раздутый здоровенный разгоряченный любовью детородный налившийся кровью и жилками конец. В волосатом том, взъерошенном о белые простыни рыжем лобке над свисающей под ним вниз до самых простыней переполненной спермой мошонкой.
Марфа не пожалела ни вина, ни к ним той особой, приготовленной ею же приправы, и тот его детородный член действительно торчал на зависть всем мужикам в Зоне, как ядовитый аспид из того лобка даже не качаясь по сторонам, задравши всю верхнюю до уздечки плоть и оголив головку. Натертый до кровавых мозолей он должен был вот, вот, кончить. Прямо на эту сотрясающуюся и скрипящую под белым свежим шелком простыней и кружевов с мягкой пуховой периной на толстых деревянных резных ножках постель.
А она, лишь искоса глянув на него, принялась резать как заправский палач ему дальше шею, кромсая вены и артерии, и наслаждалась в дикой тишине ночи как в шатре полководца ассирийца агонией этого бабского повесы. Сверкающего своей между дергающихся в постели голых ног здоровенной мужской причиндалиной несостоявшегося мужа ебаря.
Он извивался как некий гибкий в гнезде своем мокрый от текущего скользкого пота, змей. Как мерзкий и скользкий червь опарышь в мертвом трупе на тех белых из шелка простынях, сотрясая в танце том свою любовника шикарную просторную деревянную старую любовника постель.
Марфа рассказывала, как наслаждалась его дикими судорогами и дерганьем под ударами разделочного ее большого острого как бритва похожего на ассирийский кривой меч мясницкого ножа-секача. Как забивала и разделывала заживо его Рафаэля, как на скотобойне. Как рубила и резала ему шею как шелудивому непотребному кабелю или петуху. Как забавлялась, глядя с восхищением и злорадством в его те вытаращенные от дикой жуткой адской боли парня перепуганные и молящие глаза. А он ее молил о пощаде, закатывая под лоб вытаращенные в мольбе под вздернутыми вверх в переносице густыми бровями свои синие на перекошенном болью лице глаза. Оскалившись зубами и пуская слюнявые пузыри, и вывалив наружу изо рта весь свой язык. Шевеля им дико и жутко хрипя.
Под светом керосиновой лампы он извивался на той залитой кровью старинной деревянной резной на толстых деревянных ножках постели. Скрипящей в темной ночи в ее спальне занавешенного черными шторами на окнах и запертого на все засовы, словно шатер библейского ассирийского полководца Олоферна, под стенами города Ветилуи дома на верхнем хуторе Армейских складов. Выставив как на обозрение свой здоровенный раздутый длинный в кровавых мозолях детородный член, он дергал голым в скользком едком поту животом, запрокинувшись назад грудью, изогнувщись в гибкой спине с торчащими такими же, как член твердыми сосками. В полной тишине, когда все спали той темной звездной и лунной ночью, и ни кто не мог помешать той кошмарной экзекуции устроенной женщиной для ненавистного ей мужчины. Он елозил и скользил по гладким шелковым белым простыням, из стороны в сторону, схваченный за свои черные растрепанные потные мокрые волосы, от боли дергая голыми в бешенной агонии ногами.
Марфа говорила Фэне, словно уж на сковородке он вертелся будто на своем том, длинном раздроченном торчащем над постелью промеж тех дергающихся и скользящих по простыням постели голых ног херу. Вскидывая свои высоко и вперед блестящие в свете керосинки, скользкие, как будто в масле, мокрые от крови и пота мужские слабые парня руки. Размахивая ими, и хватаясь за нее Марфу и ее в золотых браслетах и перстнях и кольцах женские куда более сильные монолитовки фанатички и ненавистницы мужчин руки, и завернутые до локтей рукава своими скрюченными от жуткой адской боли пальцами. За рукава старинного черного приталенного широким поясом в ее гибкой женской талии, надетого специально для этой кровавой библейской сцены еврейского платья. Марфа, выдергивая свои из его захватов рукава своего платья, отталкивая его молодого мужа те в струящих алых ручьях крови и мокром поту лоснящиеся скользкие трясущиеся руки. Разбрасывая их по сторонам ударами локтей. Отпихивала их своими в том черном подпоясанном в гибкой талии широким поясом бедрами и, отклонялась, назад вытягивая на себя его рассеченную и оголенную резанной и кровоточащей кровью плотью шею. Быстрее стараясь сделать свое кровавое дело, и продолжала кромсать разделочным тем ножом ему его ту шею. А он только мешал, спасая безрезультатно себя и растягивая свои пытки и кошмарное мучение. Хрипя и задыхаясь разрезанным горлом и в дикой агонии, скрипя зубами, и высунув язык. Он, почти, касался подтянутой в ее левой рукой за волосы головой женской полной в убийственно декольте и шнурованном корсете груди. Жаркой и горячей обрызганной его кровью. Касаясь почти ее трясущимися в муках и мольбе о милости губами.
Как он смотрел тогда на нее, пуская пузырями кровавые на подбородок с ямочкой слюни. Моля о пощаде свою Марфу Иудифь, и весь извивался на той пуховой перине и в белых шелках постели, точно как тот библейский полководец ассириец Олоферн, пытаясь вырваться из ее цепких монолитовки рук. Из рук своей новоявленной библейской Иудифи. Пытаясь свою вырвать из ее окольцованных золотыми перстнями и кольцами пальцев левой руки длинноволосую кучерявую растрепанную молодого развратника и неисправимого мужа хвастливого бледуна голову. Суча ногами и вытягивая их стопами до самых кончиков загнутых в судороге пальцев. Дергая от пота скользкими ляжками и бедрами и голенями при каждом очередном ударе импровизированного того в том кровавом ночном спектакле окровавленного в брызгах летящей крови меча. И дергая голым своим на почти безволосом животе пупком. А с глубоких ран из шеи того распутника лилась на изголовье струями разгоряченная дикой и безудержной любовью кровь. Во все стороны с постели и на подушки. Обливая ему, его молодого развратника и грудь с торчащими возбужденными черным затвердевшим соскам и гибкую узкую в талии выгнутой спину. И любовника его мальчишеские совсем еще узкие плечи. Скользкие

Инцест (племянница)

Начало новой жизни

Наказание за слабость