в дом, заперла его на все замки и засовы. Как Иудифь тот войсковой шатер Олоферна. Чтобы никто не помешал ей свершить задуманное.
Она назад шагнула через порог спальни. И подойдя к прикроватному столику с чайного разноса, где лежал еще мешок из холстины под голову этого ненавистного ей и презренного мужа и захватчика ее родного города. Взяла тогда тот для его казни и расправы, большой кривой похожий на ассирийский меч, разделочный мясницкий нож-секач. И подошла к изголовью деревянного застеленного белыми шелками старинного любовного ложа. Слившегося в неистовой любовной оргии с молодым ее насильником и упившимся вином и зельем Чернобльским, как она сказала недокормышем бадерлогом Рафаэлем.
И встала над лежащим и измученным половыми бесконечными оргиями мокрым в вонючим поту, лоснящимся и скользким, как какой-нибудь змей или червь опарышь, мужем и захватчиком земель Иудейских и ее родного города на холме. Который он держал в долгой и мучительной осаде. И который, уже выбился совсем из последних сил, тщетно пытаясь кончить в глубину пуховых перин и белого шелка. Натерев до кровавых мозолей свой детородный мужа здоровенный, раздутый и налитый кровью и сосудами, точащий как ядовитый аспид, оголенной головкой от верхней плоти затвердевший как стальной стержень хер.
Она сказала Фэне, сама до сих пор удивляясь, что как на него то, неслабо подействовал ее хитровыебанный в вине отвар. Словно для него его берегла все это время и готовила. Именно для этой ночи и этого самого момента.
Она сказала, Фэне, как быстро вошла в свою предписанную ей и отведенную этой ночью роль.
Марфа-Черная смерть рассказала как, запустила пальцы в волосы его Рафаэля головы, схватив за темя своими в золоте окольцованными перстнями и кольцами пальцами левой своей женской убийцы руки в золотом браслете. Как почувствовала свою ту жестокую хватку и даже глубоко вонзенные в кожу под скомканными мокрыми от пота черными этого яйцетряса волосами своих острых ногтей. Почувствовала их между своих пальцев левой сжатой с силой женской руки. Как захрустели те его волосы от ее смертельной цепкой безжалостной мстительной еврейской женщины хватки, как пойманные в цепкий ловчий капкан. И как он от удовольствия и той боли громко на всю спальню простонал, сам приподымая еле ослабевшую, таким вот непосильным трудом свою над подушками черноволосую растрепанную молодую, гладко выбритую будущего мужа Олоферна голову.
Сильно выгнувшись в спине, и прижав пупком свой голый потный живот, он этот мерзкий ублюдок, вдавил с яростной любовника безумного сжатыми плотно напряженными задницы голыми ягодицами, свой тот мужской торчащий юношеский хер. И как сумасшедший по новой шустро заелозил по ложу смерти и любви по тем простыням из белого гладкого свежего шелка. Зашерудил под покрывалом бедром согнутой правой ноги и ляжкой затер по тому торчащему в простынях из белого шелка херу, вдавленному в пуховую упругую старую, как и, наверное, эта постель, перину и простыни. Даже левая слегка приподнялась его вытянутая стопой и голенью под покрывалом в заднике постели нога. А голыми и такими же, как его задница, ноги и спина потными мокрыми и скользкими как в масленистой смазке лоснящимися на свету керосиновой тускло горящей лампы руками, сжал с боков еще сильнее под своей вздыбленной вверх грудью и торчащими навостренными возбужденными в шелке черными сосками кружевные белые подушки.
Со слов Фэны, Марфа, сказала, да сколько можно, и откуда у этого выродка человеческого столько мужских сил, уже должен был, просто помереть от такого полового беспредела на этой же постели.
Рафаэль застонал на весь спаленный чертог. И задышал с новой силой, как бык производитель. Так вот, что ему было нужно, сказала, поняв все Марфа в роли Иудифи, вот почему мой муж Олоферн не кончает, ему нужна боль, вот что он хочет, так что же, пусть будет посему, сейчас он это получит. Получит и в большом достатке. И задрала его схваченную своей левой в золотых браслетах, оголенной до локтя голой своей рукой голову вверх к себе тем его спящим пьяным юнца лицом, прямо с подушек.
Она задрала ее над самим изголовьем, и подушками в шелке и кружевах, где не было у той старинной постели козырька. Как и в ногах ее, где шелковое тонкое верхнее покрывало, постепенно, сползало прямо на пол спальни. Закрывая пока еще этому молодому ублюдку и развратнику полностью его голые и вырисовывающиеся под ним длинные в бедрах, голенях ноги. Под полупрозрачной тонкой легкой тканью которого, слегка даже просвечивались, шевелясь, шустро ползая по постели, и ерзая вытянув носочки ступней, загибая на ступнях пальцы, шоркая потными скользкими лоснящимися под ним бедрами и ляжками, голенями по постели от того любовного наслаждения. А она Марфа, и теперь уже как та библейская Иудифь, быстро действуя, решительно, задрав перед собой и подняв за волосы с подушек его ту голову. Что силы безжалостно потащила вверх над подушками его за те волосы. Вытягивая вверх его голую мокрую от обильного текущего на грудь пота скользкую, как и его сонное в любовных страстях стонущего страстно молодого любовника гладко выбритое лицо шею.
Подымая за волосами и за головой, заставляя от болезненного наслаждения выгибаться в спине над ложем смерти и любви Рафаэля молодое гибкое как у змея или червя вспотевшее от напряжения и любовных страстей голое скользкое, словно, в смазке тело. Показывая ей даже свои на приподнятой над подушками изголовья и кружевами твердые и торчащие, как и его детородный мальчишки бабника группировки Свобода член крупные соски. Видя как, приоткрылись его из-под лобья пьяные полузакаченные молящие о любви синие глаза. Под вздернутыми вверх в переносице густыми молящими о любви бровями, и приоткрылся с зубами шевелящийся в мольбе и любовных клятвах сладострастный развратника молодого не целованный, наверное, еще рот. От натяжения волос вытянулось потное и гладко выбритое смуглое от загара лицо юнца Рафаэля, и мокрый от пота загоревший, как его щеки и скулы лоб покрылся морщинами. И выпали его те голые тоже потные и скользкие от пота руки из-под тех под ним шелковых белых в кружевах подушек, и повисли как плети, безвольно и беспомощно, почти чуть ли не касаясь самого пола по краям подушек. А его ноги зашерудили бешено под покрывалом. Живот круглым пупком заелозил с новой силой, по гладким свежим расстеленным простыням из белого шелка. И этот, мнимый, и пьяный вдрызг от переизбытка вина и под галюнами Мандрагоры и Белены и Ночной звезды идиот, возомнивший себя полководцем ассирийских войск Олоферном, продолжил дикую неуправляемую и бесконтрольную еблю мерзкого ненавистного ее глазам Иудейской кобры любовника с любовной теперь только его деревянной принадлежащей только этой ночью ему постелью.
Марфа говорила Фэне, что, специально и с самого начала изводила его. Мучая и выгоняя из своего дома. Она его просто готовила к будущей казни и расправе. Она даже не одаривала мальца жаркими Иудейской кобры поцелуями, наслаждаясь его страданиями и муками. Выгоняя из своего дома, где он ползал перед ней на коленях. Его лицо было тогда таким же, как и теперь гладко выбритым и таким же молящим от любви и страстным. Теперь же еще и пьяным, вытянутым оскаленным зубами, в натяжении волос и в глубоких морщинах на лбу лицом. Особенно глазами Рафаэля, тогда смотрящими в мольбе на нее, а теперь, плавающими под приоткрытыми веками своими синими зрачками. Она смотрела теперь на него, как и тогда, ощущая силу и власть над мужчиной, и желание быстрее устроить в удовольствие себе расправу над ним. Закончить начатое. Созерцая полную беспомощность его этого любовника сосунка.
Глядя на текущую вниз из его приоткрытого губами сладострастника липкую длинной каплей вниз на подушки слюну, прямо через губы на глубокую гладко выбритого подбородка ямочку. И он ее моля о любви, закатывая под верхние веки совершенно бесчувственные плавающие там по сторонам, и ничего не видящие глазами, синими ничего не зрящими зрачками, еще совсем молодого кобеля ебаря, неистово, стеная и дыша, на всю спальню от наслаждения и тех болезненных наслаждения елозил по постели той как сумасшедший. Дроча свою надроченную уже до предела здоровенную на зависть всем мужикам натертую до кровавых мозолей и до изнеможения, в глубине перины и шелковых простыней увесистую быка производителя кувалду. Сотрясая старую резную на деревянных ножках скрипящую постель. Вонзая яростно, взад и вперед как в женское влагалище свой тот воспаленный болезнью любви здоровенный мужской сумасшедший, как и он сам в пьяном бреду и оргиях любовных еще до конца несозревшего и несостоявшегося как мужчина молодого развращенного оболтуса детородный отросток. Такой же опоенный, и не знающий теперь покоя, как и он сам тем отваром в вине из Ночной звезды и Белены и Мандрагоры.
Она рассказывала, как потащила к краю изголовья его за те волосы, совершенно безжалостно и хладнокровно. Чем поразила даже бывшую и повидавшую всякие виды ведьму Фэну, как именно женщину в первую очередь. Совершенно без каких либо чувств и жалости. И подтянула его на самый край того любовного шикарного в шелках ложа. Потом, рванув за скомканные окольцованными золотыми кольцами и перстнями мокрые потные Рафаэля волосы, запрокинула подбородком вверх его голову. Голову своего Рафаэля и любовника, новоявленного своего библейского Олоферна. Изворачивая его шею. И смотря с жаждой кровавого скорого зрелища, как вздулась и запульсировала артерия на изогнутой Рафаэля юношеской смуглой от плотного загара шее. И глядя на изможденное сексуальной с постелью оргией юношеское лицо покраснело от напряжения. Подтянула ее к своей свисающей над его лицом полуоголенной в убийственном декольте груди. Подтянутой туго шнурованным корсетом, выпирающей приличными и шикарными объемами вперед и дышащей жаждой кровавого зрелища груди. Прямо под те свои его лицом, перевернутым и губами к своим затянутым шнурованным корсетом титькам. Дав ему даже коснуться их своими приоткрытыми засранца молодого пьяного слюнявыми губами. В том последнем и единственном поцелуе, перед своей казнью,

Нестандартная пара

Ночная продавщица

Инцест (племянница)