от изрядного перепоя и всего того, что было внутри его своей башкой, сказала Марфа-Черная смерть. Задышал как паровоз, сотрясая на деревянных резных ножках ту под ним скрипящую деревянную старую и черную постель, пихая ее, как, словно, саму теперь еврейку Иудифь. Было, похоже, что его мозги просто отключились. Непонятно где тот его разум теперь находился. А вот его тот хер, задирая верхнюю свою плоть и оголив головку детородного члена со вздутыми от крови сосудами, торчал как железный даже не качаясь, как ядовитый аспид, становясь еще длиннее, и терся о гладкий белый шелк простыней под отброшенной в сторону и согнутой в колене правой новоиспеченного полководца Олоферна ногой, под его голой бедра ляжкой, во взъерошенном о те же простыни рыжем лобке, над лежащими на тех простынях переполненными бурлящей спермой яйцами. Он был теперь весь просто мокрый от текущего по телу его пота. От головы до ног своих под постельным шелковым покрывалом. Скользкий и противный как какой-нибудь червь или змей, как произнесла Марфа-Черная смерть, ведьме из бывших Фэне. Пот ручьями стекал с него по груди с торчащими затвердевшими, подлетающими вместе с грудью в бешенном ритме любовных страстей всего его голого сотрясающего деревянную резную старую на резных ножках застеленную белыми шелками постель тела, крупных торчащих возбужденных сосков и с выгибающейся в талии гибкой спине. Прямо над напряженными сжатыми под шелковым белым покрывалом задницы ягодицами. Вниз к прижатому к простыням круглым пупком.
Со слов уже самой Фэны пересказывающей рассказ Марфы-Черная смерть.
Он, елозя снова перед Марфой на том своем ложе любви, затер дико и быстро бедром и ляжкой правой в согнутом колене ноги о свой под ним в постели торчащий как металлический стержень, разбухший весь от крови, оголенной от верхней плоти головкой, словно, ядовитый аспид член. Вытянув левую ногу до задника постели, под верхним постели тонким шелковым белым покрывалом. Шеркая голенью и стопой ноги, о гладь белых простыней. Пыхтел и стонал как безумный идиот перед ней Марфой той ночью, видимо видя в пьяном бреду себя в роли того библейского полководца Олоферна. И как неустанный, безумный любовник трахал будто ее, вытянув левую ногу до края задника без козырька той постели. Свои торчащие возбужденные, как и его тот член на груди крупные соски, вонзив в белые шелковые подушки под собой. Воткнув свою раскосмаченную кучерявую потную мокрую голову в ее Марфы своей в том библейском рассказе Иудифи женские полные трепещущие и нежные в том декольте подтянутого зашнурованного корсета платья груди. Так она Фэне и рассказывала. Придавив кружевные шелковые белые подушки своей юношеской мужеской молодого парня с торчащими сосками грудью. Мокрой от текущего по ней ручьями вонючего скользкого пота, по всему его голому лоснящемуся в свете керосиновой на стене в углу висящей горящей ярко лампы, любовника телу.
Вжавшись голым с круглым пупком животом в постель, с боков стиснув голыми, вспотевшими от жаркого любовного в нахлынувших сонных страстях, лоснящимися от того пота, словно в масле руками. Засунув под низ подушек тех пуховых из белого шелка и кружевов, свои молодого бледуна и кабеля свободовского руки. Теперь, рассыпав по подушкам в кружевах черные свои раскосмаченные и тоже мокрые от пота слипшиеся волосы. Уткнувшись растрепанной кучерявыми и мокрыми от пота волосами головой в те, белоснежные свежие в шелке кружева и подушки, как в титьки своей ночной богини любви, шепча ей пьяным еле связанным голосом слова преданной и безудержной любви. Еле двигая немыми от перепоя и снадобья сладострастника еще нецелованными губами и языком и распустив по наволочкам свои липкие противные слюни. Сопя, как паровоз, страстно пыхтя, Рафаэль, совершенно не умеючи целовал, ту ее как бы этого Марфы голую Иудейской кобры красивую полную женскую грудь. Он никогда не был еще по-настоящему с женщиной, это было видно, а ему этого сейчас ой как хотелось. И он тыкался сладострастника и развратника пьяными в слюне теми немыми приоткрытыми мокрыми от слюней губами в те под собой сдавленные своими голыми руками подушки. Истекая по плечам и спине скользким мокрым в ручейках едким потом, он ерзал на своем том торчащем под собой детородном члене и был в полном хмельном беспамятстве и был обречен, обречен той ночью на расправу от руки этой самой Иудейской кобры.
Марфа рассказала Фэне, как, все тогда, подготовила для его казни. Она снова вернулась быстро на свою в доме кухню, достав тот чайный разнос, с кухни своего дома, и порывшись в своем домашнем сундуке мешок с витиеватым рисунком и узорами по верхнему краю с веревочной прочной плетеной косичкой тесемкой, для завязывания его сверху. Из серой грубой холстины под его в будущем новоявленного ассирийского полководца Олоферна отрубленную голову. Точно как в библейском том рассказе.
Как достала из своего личного колюще-рубящего арсенала монолитовки тот нож. Орудие его будущего убийства. Большой кривой, похожий даже на ассирийский меч разделочный кухонный обвалочный мясницкий секач, острый, и заточенный как бритва и тяжелый. Накрыв его кружевной шелковым белым платком, и все это внесла в спальню на том чайном разносе и поставила рядом на стоящий там же маленький такой же резной прикроватный столик. Прибавила света в керосиновой лампе, была давно уже за полночь, и света все равно было маловато в спальне. Занавесила еще плотнее черные как пологи в шатре полководца ассирийца шторы на всех спальни окнах, когда он уже опять лежал без сил, но по-прежнему еще не кончивший, и совершенно без каких-либо здравых чувств и человеческого сознания. Мокрый и скользкий лоснящийся от света керосиновой лампы от своего льющегося по его худосочному молодому телу ручьями вонючего пота. Как змей ползучий или еще противней червь трупный опарышь в дохлятине.
Противный и поганый. По пояс укрытый тем, поверх его вспотевших тоже голых Чернобольского лжегероя задницы напряженных в траханье под собой постели ягодиц, покрывалом. Наслаждаясь любовью с той своей теперь роковой любовной постелью и подушками. Трахал до изнеможения, ту деревянную и резную старинную большую под невысоким деревянным потолком в доме спальни на деревянных резных ножках постель. Лоснясь от едкого вонючего и скользкого любовного пота, под единственной зажженной Марфой монолитовкой, повешенной в углу комнаты керосиновой лампой, в ее спальне, слабо сквозь бред пьяного плавающего непонятно где в ночи злосчастного любовника рассудка.одурманенного плотскими любовными страстями обреченного этой ночью на жуткую и позорную смерть молодого любовника, он торчал в глубине мягкой пуховой перины и шелковых простынях, натертый до кровавых мозолей о белый щелк, но этот юный кабель и бабник, ни как не мог еще кончить. У него не получалось. Все говорило, что это его первая и последняя ночь с женщиной, как рассказывала Фэна со слов, Марфы-Черная смерть. Как тогда рассказывала сама Марфа. Она, посмотрев на его пустые, сосунка любовные потуги, сказала, вслух ему тогда, что кобель шелудивый, совсем затрахал ее ту старую деревянную скрипящую под его напором и страстными безрезультатными потугами постель. Выродок и кобель ебливый. Того и гляди сломаются деревянные ее ножки. Видно и впрямь перебрала она с этими в вине магическими приправами. Все никак не кончит. Этот спермоплюй свободовский. Мразь, худосочная и ползучая, возомнившая себя с перепоя тем библейским полководцем ассирийских войск Олоферном, снова сорвался как с поводка, когда она вошла снова в спальню. Козел и погань похотливая, дрочит в постель и никак не может успокоиться. Хер ишь, как расколбасило, как у быка или жеребца на радиоактивных травах и Ночной звезде. Засадил его, словно, в женскую пизду. По самый лобок в перину и простыни, разложив свои спермой переполненные, распухшие как у быка свои мужика яйца по ее ублюдок свободовский постели. Не сломал бы ее от таких изводящих его до изнеможения и отключки этого тупого, как и все мужики влюбленного в нее урода до пота и потери сил, любовных в постели стараний.
Она сказала Фэне, пора было начинать, улыбнувшись снова хищно и злобно у костерка вблизи своего того дома. Ее глаза сверкнули быстро, скользнув чернотой зрачков по взгляду бывшей ведьмы. Она и так все затянула, наслаждаясь властью и уже полной победой над этим недомужиком прибившимся к отряду свободы. И как его еще не убили нормальные мужики на Армейских складах, произнесла у костра Фэне Марфа-Черная смерть.
И улыбнувшись злорадно, оставив его пока, осторожно не подымая, лишнего ненужного шума вышла. Отворив, как входной в тот войсковой шатер полог, входную в том доме дверь, прямо по лежащей здесь же его брошенной одежде, отпнув ногой его нательную ту кольцонную рубаху в сторону.
Марфа-Черная смерть, вышла на улицу верхнего хутора. Прикрыв за собой в тот дом спящего пьяного любовника мужа дверь.
Все на верхнем хуторе спали. Точно как в том библейском рассказе, как в самом лагере Олоферна. Она вышла из своего того подготовленного к ночной казни дома. Вышла как та библейская Иудифь из шатра ассирийского полководца для совершения своей молитвы. Прямо в том старинном черном с широким поясом до земли платье и белой закрученной вокруг головы и волос чалме. Звеня серьгами в своих ушах и золотом браслетов и кольцами и перстнями на руках теперь новоявленной этому закрытому ото всех миру облик библейской Иудейской Израиля Иудифи. Защитницы города, что стоял на горе. Там под звездами Припяти, она подошла к краю глубокой ложбины у края перехода к дороге, ведущей на территорию Бара. И никто ее не видел, и не слышал. Все тогда уже спали. Да и ночь была темная. Стояла полная луна, и горели в ночном тихом небе звезды над Армейскими складами, как над стенами осажденного города ассирийскими войсками Ветилуи.
Она Марфа, как и та библейская героиня Иудифь, упав на колени, долго молилась навзрыд в сторону востока, прямо в направлении самого Бара за переходом. Дороги ведущей туда и там где глубокая ложбина с аномалиями жарка. И потом, поднявшись с колен, и вернувшись тихо, и незаметно

Нестандартная пара

Как я впервые испытала учесть рабыни

Поиграем на желания