женщины, ночью, в блаженстве безумной любви. У этого дурачка и совсем поехала крыша. Рафаэль, потрясенный библейским рассказом, сказала ей, что ждет просто, этого. Спит и видит себя в роли того полководца ассирийца Олоферна, и ради любимой своей, пойдет на все, что она ему только предложит. Лишь бы трахнуть хотя бы разок ее. Что мог бы даже умереть за любовь. Любовь к ней Марфе монолитовке. Говорят, он даже с кем-то поспорил, как бы, не с самим командиром Свободы Лукашем, который был тоже без ума от этой черноволосой безумно красивой с черными, как ночь глазами в прошлом фанатички Монолита. И вот добивался своего и вроде бы она ему уже поддалась. Все в это не верили, а он обещал всем торжественно и на спор сделать ее. Но при этом сам был в нее влюблен и грезил Марфой-Черная смерть. Он говорил ей, что уже представляет ее в роли той Иудифи с мечем над своей головой в постели любовника. И в воинском полевом под стенами города Ветилуи шатре, посреди своего ассирийского спящего беспробудным сном военного лагеря. Как сам тянет свою шею ей под удар того кривого острого как бритва тяжелого ассирийского меча. И как бьется в конвульсиях голым на той деревянной постели, что у нее в доме стоит и в спальне в ее женских безжалостных монолитовки руках, обливая все ложе любви своей разгоряченной от безудержных к ней любовных страстей кровью.
И вот тогда она и предложила ему поиграть в эту интересную ночную забаву. Забаву на двоих.
Да и вот, эта, постель старая, резная и уже почерневшая от времени, хоть еще достаточно крепкая и без обеих козырьков в изголовье и заднике, четко подходила, как пианист, к своему роялю, сказали бы другие сталкеры в Зоне. Была как раз к месту. Все сходилось как нельзя лучше, что ее даже подстегивало все сильнее совершить то, что она сама возжелала. И она стала только об этом и думать.
Марфа рассказала Фэне, что пообещала ему этому сосунку бабскому ловеласу Рафаэлю такой любви, что он не забудет ту ночь никогда.
И он как чумовой в неописуемой радости, согласился на свою собственную казнь, не понимая, как дурачок, что это будет и в самом деле. Лишь бы получить то, что хотел той ночью. Заручившись ее обманным обещанием разделить с ним ночью то ложе. И вправду купившись на обман Рафаэль как тот библейский Олоферн, четко вписывался в тот предложенный ею кровавый сценарий его собственного ночного крайне жестокого убийства. Все шло, как надо и четко по той библейской истории и Марфе было даже интересно.
Библейская кровавая сцена, перенесенная в ее дом и в ту спальню той ночью.
Уединенно и в тишине ночи и на двоих. В ее доме как в том полководческом воинском шатре. С опущенными черными как пологи шторами. С крепкими засовами на дверях как на входе в шатер полководца ассирийцев. Здесь же на верхнем хуторе как в лагере ассирийцев. Вблизи Армейских складов Свободы, как у стен осажденной приграничной Иудейской Ветилуи.
Она приготовила ту деревянную резную почерневшую от времени постель. Кинув на постель мягкую пуховую перину, и застелив ее шелковыми белыми простынями и покрывалом. Подвернув простыни под перину. Перину уже нашла здесь в самом на чердаке доме. Спустив остатки еще длинных краев простыней вокруг ложа, до самих деревянных дощатых полов, будущего любви и смерти до деревянного такого же старого, как и эта кровать дома. Прямо кружевами по тому полу вокруг постели, закрыв даже ее деревянные резные ножки. На окнах повесила шторы из черной материи. Практически не пропускающие любой свет, сделав искусственное затемнение, и искусственную интимную для библейского этого кровавого спектакля обстановку. Повесив в один из углов керосиновую как лампаду в шатре лампу.
Рассказала как, она, быстренько и скоротечно, по-военному переоделась в то старинное черное сильно приталенное широким поясом в убийственном декольте платье. Подтянув шнурованным сама себе корсетом свои полные женские титьки. А они у Марфы были достаточно приличные. Но недосягаемые для любого мужика в Зоне. Да так, что они, аж, выпирали наружу и вперед, чуть не вываливаясь. Готовые вот, вот выпрыгнуть из того декольте. И накрутила белую тугую на голове чалму, убрав под нее все свои черные как смоль, вьющиеся брюнетки монолитовки длинные волосы. В соседней со спальней комнате, достав из того же сундука, этот наряд. Этот старинный наряд она раздобыла на Припяти в разрушенном городском театре и давно уже. Она нашла это однажды в рейде Монолита против военных. Нашла этот вот самый с этим барахлом сундук. Там были и эти все белые из шелка простыни и кружева на подушки. Как раз по этой резной постели.
И этот вот наряд, как и все остальное, просто лежало без применения и вот пригодилось наконец-то, как и все золото украшений к нему. Кольца браслеты серьги и перстни из настоящего золота.
Осталось свершить то, что решилась той она ночью сделать.
В общем, делала так, как она сама себе все это представляла. По своему утвержденному кровавому безжалостному четко, самой сценарию.
Жаль, только не было служанки. Вот Фэна могла бы подойти на роль Элимы, хоть и была вопреки той истории молодая, но не согласилась бы на такое, это точно. Даже подержать его дергающиеся в судорогах руки или тот серый из холстины глубокий под его голову мешок. А больше взять было не откуда и никого. Марфа решила обойти это, трактовка истории той тоже, была несколько разной, и это было не столь важно.
А он. Этот Рафаэль задохлый влюбленный придурок и яйцетряс, и мразь подзаборная, как Марфа его с прочими ругательствами называла, еще словом бабский угодник и паршивый молодой кабель, прихвостень Свободы и ублюдок. Она вообще та Марфа-Черная смерть его костерила и обзывала по всякому, как хотела, отборными своими полными ненависти к местным мужикам словами. В неприязни вообще к похотливым греховодникам мужикам. Рассказывая Фэне эту жуткую просто кошмарную историю той кровавой ночи, называла его, то бычара, то козел, то жеребец или кабель блудливый. То вообще называла мразью подколодной или тварью ползучей. Он, этот Рафаэль реально лез ко всем бабам в округе, пока не остановился окончательно на ней. Рафаэль, слышал в свою сторону от нее эти ругательства, но был перед ней вообще как тряпка. Сходил по ней с ума, даже когда был в здравом уме, и ползая перед ней прямо на пороге на коленях. Свои затертые до дыр штаны он о тот порог вообще протер. Так и ходил последнее перед смертью время в рванине.
Он и понятия не имел, что у нее к нему ничего нет и близко любовного в отношениях. Это был его любовный фантазийный молодого пацана повернувшегося на любви, самообман, но до такой дури, какой даже Фэна еще в жизни не видела. Эта любовь между ним и Марфой, что-то было похожее на садизм и мазохизм. Складывалось из личных наблюдений самой рассказывающей нам эту историю бывшей ведьмы Фэны впечатление, что этот Рафаэль, вероятно, этого и хотел и это его еще сильнее заводило.
А Марфа-Черная смерть вообще, не скупилась на свое красноречие в этом рассказе, костеря этого сукиного сына. Да и по-другому, не разговаривала, когда касалось в группировки всех свободовских мужиков.
Толи Монолит, она говорила Фэне и, делая акцент на том, откуда она, эта религиозная фанатичка еврейка вышла. Вот мужики так были мужики. Любо дорого поглядеть. Здоровые как слоны и сильные как танки, а этот урод, дрищ, думающий только о любви с ней, просто ничтожество. Одно название мразь ползучая. Причем перед Марфой, исключительно, всегда на коленях, целующий, ее все время руки и объясняющийся ей в любви. Просто молодой придурок, весь в конец теперь вообще ушел. После выпитого того вина, которого она ему в избытке налила в специально приготовленный для этого большой бокал. С того чайного разноса на кухне дома, уже глубокой ночью и выставив снова из дома. Чтобы сделать для той кровавой организованной ею игры следующий ход. Мол, пусть побегает, похвастается всем свободовцам, что этой ночью отъебет саму Марфу-Черную смерть. Это сорвет его дополнительно крышу. Даже если ему никто не поверит, и он поспорит с самим Лукашем на это. Как все точно и вышло.
Пусть мол, как Марфа говорила Фэне, сам приготовится стать тем, кем скоро станет. Она призналась Фэне, что возможно перепоила этого урода вином слишком. Старалась для верности, чтобы и хер его торчал как у бычары или жеребца племенного и голова совершенно не работала, а только на этот свой здоровенный торчащий как ядовитый аспид хер. С болтающимися под ним и бурлящими в избытке спермы яйцами. Он реально ничего не соображал, уже идя к ней на смерть. Но не мог иначе. То, что торчало в его штанах, изводило его самого до смерти, и он уже думал только о ней и той ночи и той забаве, которая она ему обещала и дикую неуправляемую в той постели любовь.
Марфа была уверена в том, что этот поганец и пройдоха идя к ней только и думал как бы быстрее стать тем библейским ассирийцем Олоферном. А она стала его верной подругой и любовью той героиней Иудейской Иудифью. А когда уже переступил порог и узрил ее в том старинном наряде она поняла, что все для него, как для будущего того библейского полководца Олоферна было уже той ночью кончено, а для нее Марфы как будущей Иудифи только начиналось.
Фэна и сама все это видела и знала, что добром это все не закончится. А после того ее Иудейской кобры пойла, вообще этот Рафаэль сдурел и лез в ее дом. Она его еле вытолкала, чтобы он немного привел себя в порядок к той в игре на двоих любовной роли, в том своем роковом кровавом и кошмарном ночном спектакле, устроенном ему его ненавидящей этого лоботряса и пройдохи любовью. Он, увидев Марфу, просто мгновенно превратился в конченного дурака, хотя и был сам по себе придурок. Он просто бредил любовью. Просто как мальчишка. Он и думал еще как мальчишка. Но эгоистичный и наглый, всюду сующий свой нос и жаждущий хоть чем-то выделиться перед Свободой. Вот и нарвался наконец и пришел ему, как Фэна сказала иронично конец. Он этот Рафаэль, понятия не имел, что это за такая ее Марфы монолитовки интересная как она говорила и забавная игра на двоих. Его прожженная палящим солнцем Чернобыля черноволосая

Темная сторона Европы

Как я впервые испытала учесть рабыни

Госпожа МАРИНА ВИКТОРОВНА. Часть 4