больше опешил, девчонка или я. Наверное, всё-таки я, потому что, когда я оборачиваюсь к ней, она расстёгивает жакет — довольно нерешительно, но без возражений. У меня чешется язык спросить, не сошёл ли Гус с ума, но я вдруг ловлю себя на мысли, что мне и самой интересно, как далеко они оба зайдут. Поэтому я молчу. Если это какой-то розыгрыш, я собираюсь изображать полную невозмутимость. Я откидываюсь на спинку кресла, закинув ногу за ногу — и ради красивого жеста, и потому, что возбуждение моё никуда не делось, и мне приятно сейчас незаметно напрягать мышцы бёдер, раззадоривая себя ещё сильнее.
— Смелее, Алиса, — произношу я самым спокойным тоном. Мне б сейчас ещё сигару в руку, чтоб почувствовать себя мексиканским рабовладельцем. И сомбреро.
Жакет сползает с плеч девушки, и она остаётся в блузке с коротким рукавом, белой, чуть прозрачной, под тоненькой тканью просвечивает кружево лифчика и отчётливо проступают напряжённые соски. Девушка бросает жакет на спинку стула, а потом её наманикюренные пальчики принимаются за пуговки блузы, которая отправляется следом за жакетом. Какая белая кожа... Алиса явно не любит солнце.
Кажется, они серьёзно. Я понимаю это, когда секретарша стаскивает юбку и остаётся только в белом белье и колготках — цвета мокко, как мимолётом отмечает моё сознание. Ещё оно говорит, что тут бы лучше смотрелись чулки. Красивее, во всяком случае. А вот колготки смотрятся странным образом развратнее. Дают понять, что передо мной не моделька с обложки журнала для мужчин, а практически раздетая и готовая к употреблению живая женщина.
— А она останется?
«Она» — это, видимо, я. Машинально киваю, заворожённая происходящим, и только потом соображаю бросить вопросительный взгляд на Гуса. Я хочу остаться!
— Я тебе больше скажу, она поучаствует, — заверяет он девушку не допускающим возражений тоном. Сейчас, когда он возбуждён, сытый кабинетный котик исчезает, и я вижу другого Гуса. Того самого, что гасил окурок о сосок Василисы. Того, что трахал её рот перед тем, как воткнуть ей член так глубоко в глотку и держать так долго, что она задохнулась. Того, от которого я теку, как шлюха с окружной.
А вот она всё же не шлюха. Не совсем. Где-то на полпути. Я понимаю это по дрожи её пальцев, по напряжению в вытянутых вдоль тела тонких руках — ощущение, будто она хочет прикрыться, но усилием воли заставляет себя стоять спокойно. Но и слёз на глазах нет, губа прикушена — возбуждение? Я даже чуть вперёд подаюсь, впитывая её эмоции, настолько это... сильно. Вот, что всегда привлекало меня в Теме, вот та причина, вернее, одна из причин, что привели меня на работу в юстицию — власть. Гус — такой же, я знаю, только он посмелее. Может, потому что мужчина. А я обычно загоняю своего хищника поглубже и держу его на очень коротком поводке, который размякает лишь иногда, как правило, под действием алкоголя. Или когда мой хищник чует себе подобных. И жертву.
Я даже не знаю, в какой момент в моей руке оказывается плеть. Просто сжимаю пальцы, а потом с удивлением вижу, что в ладони — тёмное полированное дерево, обмотанное гладкой кожей.
— Алиса, проверь, заперта ли дверь, — говорит Гус мягким, бархатным голосом. Девушка послушно направляется к двери, и я вижу её спину и задницу. У них странный цвет, желтоватый, и я понимаю, что это старые, почти рассосавшиеся уже синяки, вернее, один сплошной синяк, начинающийся чуть ниже лопаток, набирающий интенсивность на выпуклой, мягкой попке, и заканчивающийся чуть выше впадинок под коленями. Так вот почему такая длинная юбка.
Разумеется, дверь заперта, Алиса закрыла её сразу, как только пришла, потому что прекрасно знала, зачем её позвали. И всё это дефиле с голым задом нужно лишь для того, чтобы это поняла и я. Уж не знаю, чем её мотивирует Гус.с синими, смеющимися. И меня отпускает, мышцы, готовые к драке, расслабляются, и я понимаю, что ещё немного — и запорола бы девчонку. — Ну ты зверюга, Май. Она ж кричала остановиться, ты не слышала?
Алиса скрючилась на полу, рыдает взахлёб, буквально сложившись втрое, а вся спина её, вся задница — сплошное багровое пятно, на вид такое раскалённое, что хоть прикуривай. Благо, кровь я вижу только в одном месте. Гус подходит к девушке, присаживается рядом, поднимает, придерживая за локти, приговаривает ласково:
— Всё, всё, успокойся. Ничего же не случилось, правда? Мы больше не дадим злой тётке плётку, обещаю. Май, пошли выйдем на пару слов, а Алиса пока себя в порядок приведёт.
Личико с размазанной тушью выглядит таким трогательно беззащитным. Я б на это, возможно, и повелась, если б минуту назад не слышала в криках секретарши самой настоящей похоти. Да и взгляд этот... Почему-то мне кажется, весь этот страх наигранный не менее чем наполовину.
— Извини, — всё же говорю я, и девушка, посомневавшись секунду, кивает, а я иду к двери следом за Ужратым — мне действительно нужен глоток воздуха.
Сейчас я жалею, что не курю. Пальцы нервно дрожат, правая ладонь, да и вся рука до плеча, буквально гудит изнутри. Мы выходим в предбанник. Там пусто, видимо, умница-Алиса позаботилась о входной двери. Я открываю окно и какое-то время просто стою, вдыхая ртом прохладный осенний воздух.
— Да расслабься. Ничего страшного, — говорит Ужратый. Его ладонь мягко ложится на моё плечо, и на этот раз я не отстраняюсь. Он успокаивающе проводит по моей спине, и мне опять хочется прижаться к нему, такому уверенному и спокойному. Что удерживает? Да чёрт его знает. У нас странные отношения, если не считать того минета на сходке пахомовцев, между нами никогда ничего не было, мы не пара, не любовники, у него есть девушка, почти жена, у меня — без пяти минут муж, неплохой хирург в местной больнице. Дружба? Странная это дружба.
— Она — моя нижняя. Постоянная, мы в ЛС, лайвстайл, если понимаешь, о чём я. Своего рода рабство, но только она решает, когда разорвать отношения. Настоящая мазохистка, бриллиант своего рода. Большинство ведь заводятся больше вот здесь, — он касается пальцем виска, — В голове. Скорее, от факта, что позволяют делать с собой нечто такое... этакое. А Алиса течёт от боли как таковой. Если уметь, её можно довести до оргазма одной только поркой, представляешь? Но там тоже уметь надо. Как и с членом, одной долбёжкой женщину рыдать от кайфа не заставишь. Успокоилась?
— Да, — я и правда пришла в себя. — Теперь что? Я, наверно, домой поеду.
— Зачем, Май? Всё только начинается. Ты просто учись слушать. Есть стоп-слова. Если скажет «жёлтый» — будь чуть помягче. «Красный» — прекращай, сразу. Она тебе, кстати, «жёлтый» кричала, сучка, — Гус улыбается, и я улыбаюсь в ответ. О как. «Жёлтый», значит. Ох и Алиса.
Объект обсуждения к моменту нашего возвращения успел привести себя в божеский вид: снять разодранные колготки и вытереть со щёк потёки туши. Более того, коньяка в бутылке стало заметно меньше, а щёки секретарши приобрели приятный розовый оттенок.
— Я разрешал? — в голосе Ужратого металл, такой, что даже меня пробирает. Девчонка тушуется, отводит глаза.
— Будешь наказана.
А дальше всё происходит так быстро, что у меня аж дух захватывает. Гус как-то в один момент оказывается рядом с девчонкой, хватает рукой за тонкое запястье, заламывает за спину — я успеваю отметить, как технично отработан приём. Он роняет Алису животом на стол, прижимает своим весом, чтобы не дёргалась — ха, будто она собиралась! Сучка взвизгивает, но в голосе больше восторга, чем страха или протеста. Шлепок ладонью по ягодицам, громкий, сочный. Ну, вряд ли после плётки её это проймёт, и Гус, кажется, это тоже понимает. Взгляд его шарит по столу, ищет что-то, натыкается на органайзер. Из ячейки Гус выуживает пару канцелярских кнопок, и, раньше, чем я успеваю даже придумать им применение, ввинчивает их одну за другой в пурпурные ягодицы своей шлюшки. Та что-то протестующе выкрикивает, но мы все трое понимаем, насколько фальшив этот протест. Шлепок, визг — о да, теперь вполне натуральный.
— Никогда. Без. Моего. Разрешения! — по шлепку на каждое слово. По вскрику на каждый шлепок.
— Простите, масте-ер! — девчонка не то что выкрикивает, скорее, стонет эти слова, и такая похоть в её голосе, что я буквально чувствую её своим собственным телом. Гус, видимо, тоже, потому что слегка отстраняется, и я слышу звук расстёгиваемой ширинки, от которого моя щёлка мокнет так, словно это её сейчас заткнут членом. Как же я завидую Алисе. Сказать бы «всей душой», но душа тут абсолютно ни при чём.
Отодвинув в сторону белые трусики Алисы, он входит в неё жёстко, одним движением, сразу и до конца. И ебёт резкими, мощными движениями, дополняя каждый толчок шлепком, прямо по кнопкам. Стол дёргается, полупустая бутылка падает, расплёскивает по столешнице пахучее содержимое. Гус отпускает руку Алисы, перехватывает её за узел волос на затылке, макает лицом в коньяк.
— Пей. Лакай, сука.
И девчонка слизывает коньяк со стола розовым языком, это выходит у неё так чувственно, что теперь стон издаю уже я. От внимания парня это не ускользает.
— Завелась? Хочешь, она тебе отлижет?
Ох, блин... Вообще-то, с девушкой у меня было пару раз, давно, в институте ещё, не то чтоб не понравилось — скорее, пресновато как-то показалось. Я всё же гетеросексуальна. Но тут — другое, со-овсем другое.
— Хочу, — мой голос от напряжения хрипнет. Я беру бутылку, делаю пару длинных глотков прямо из горлышка, а потом выливаю остатки на стол перед нижней, и, глядя, как она всасывает напиток, стаскиваю юбку, отбросив её в сторону, не глядя. Чёрные колготки, чёрные трусики — я выгляжу противоположностью Алисы. Пожалуй, это лишь добавляет пикантности.
Гус выходит из девушки с сосущим, чавкающим звуком — её тугая мокрая пиздёнка отпускает его неохотно. Продолжая держать её за волосы, он поднимает её со стола — белый лифчик пропитался коньяком, кожа на нежных грудках покраснела, мне остро хочется сейчас сжать эти мягкие полушария, сильно сжать, впиться пальцами так, чтобы она кричала, и чтобы на коже ещё долго оставались вдавленные полумесяцы от моих ногтей.
— А подержи её, — прошу я. Гус прижимает девушку

Готовые ответы

Ах, Куба!

Как я устраивалась на работу в секс-шоп