— Всё это время ты у меня будешь пахать без премиальных, на голом окладе.
Лицо Сисястика исказилось в маску ужаса.
— И поскольку, как мне до лета не найти работника, так и тебе до лета не найти работы, ты БУДЕШЬ вкалывать на меня за копейки.
Сисястик была готова зарыдать.
— Потому что, — добил я девушку, — у тебя выбор: либо формулы в классе рисовать, либо на трассе хуи сосать.
Глаза Сисястика наполнились слезами. Она кинулась ко мне, пытаясь протянуть руки, но руки-то оказались связаны за спиной пиджаком!, и девушка упала передо мной на колени:
— ПалПалыч, миленький! Простите меня! Пожалуйста! Пожалейте! Я больше так не буду!
Помнится, ползала тут уже одна: белобрысая практиканточка явилась на службу вульгарно накрашенной, я и вызвал её «на ковёр». Правда, та умнее оказалась: упав на колени, практиканточка тут же вцепилась мне руками в ягодицы и уткнулась личиком в пах, а поняв, что я не против, ловко вытащила наружу мой член и вкусно отсосала. Правда, на работу я её всё равно не взял: костлявая и сисек нихера никаких.
Что ж, значит, этой придётся объяснить.
Я вздохнул:
— Даже не знаю...
Сисястик глядела на меня с мольбой и шмыгала носом. Я отклонился назад и выдвинул заветный ящик стола. Пару секунд задумчиво выбирал из приспособлений, разложенных на багровом бархате, потом решил сегодня обойтись без изысков и вынул оттуда простые наручники, кожаную плётку-семихвосткуи и тонкий длинный стек с кожаной лопаточкой на конце. Расширившимися, отказывающимися что-либо понимать глазами Сисястик смотрела, как я раскладываю перед ней этот набор.
— Придётся тебя выпороть.
— Что?... — пролепетала она.
Итак, момент истины. Всё, что я делал до сих пор, можно было спустить на тормозах. Сейчас же я должен перейти черту, и будущее непредсказуемо, вплоть до уголовной ответственности.
Показалось ли мне, что под испугом в её глядящих на плётку глазах поплыл туман возбуждения?
Не дав себе засомневаться, я влепил Сисястику пощёчину.
Охнув, она села на пяточки и, прижав пылающую щечку к плечику, непонимающе уставилась на меня.
— Повтори, что я сказал.
— Что?...
Я ударил её по второй щеке. Сисястик зажмурилась:
— Я не поняла!
С рычанием я принялся хлестать девушку по щекам раскрытой ладонью, а она не могла прикрыться, ведь руки ее по-прежнему были стянуты за локти за спиной:
— Не поняла?!! Ты — дура? Отвечай, ты — дура?!
— Нет! — визжала она. Сквозь зажмуренные веки брызгали слёзы.
— Врёшь! — я продолжал лупить её по лицу. — Ты сама сказала, что не понимаешь! Значит, ты — дура! Отвечай, ты — дура?!
— Да! — визжала Сисястик.
— Полным ответом, тварь!
— Я — дура!
— Полная дура!
— Я — полная дура!
Схватив за волосы, я запрокинул ей голову и стал хлопать ладонью по шейке и нежным, прыгающим грудям:
— А что тогда ты, дура, в школе делаешь, а?! Какого хера припёрлась?!
— Работаю я тут, — рыдала Сисястик.
— Да кто ж тебя, дуру такую, на работу взял?!
— Вы!!!
— Врёшь, тварь! — я принялся шлёпать её по губам. — Начальнику врёшь! Не мог я дуру на работу взять! Ты проникла в школу обманом! Ты еще и обманщица! Отвечай, ты — обманщица?!
— Да! Я — обманщица, — плакала Сисястик.
Я выпрямился, стараясь отдышаться:
— Гнусная лгунья. Что и требовалось доказать.
Сисястик сидела на полу, согнувшись в три погибели, и ревела.
— Ладно, — примирительно сказал я. — Приведи себя в порядок.
Всхлипнув, девушка медленно встала на подламывающиеся ноги. Злобно хохотнув, я схватил её сзади за шею и швырнул на пол:
— Кто тебе, сука, с колен позволял вставать?! — заорал в удивлённое зарёванное лицо и снова принялся хлестать её по раскрасневшимся, безумно красивым щекам. — Кто позволял?! Ты прощения просишь? А хули тогда с колен встаёшь?! Не сметь!
— Я поняла! — кричала она.
Я выпрямился. Неловкими движениями, не поднимая на меня глаз, всё ещё всхлипывающая Сисястик натянула пиджак на плечи и запахнула полы.
— Ах ты потаскуха развратная, — с горечью сказал я и больно схватил девушку за растрёпанные волосы. — Что ты делаешь, блядь такая?
— В порядок себя привожу, — взвизгнула она. — Вы же сами велели!
— В порядок?! А иди-ка сюда!
За волосы я подволок её к зеркалу и ткнул, коленопреклонённую, лицом в стекло:
— Кого ты видишь?
— Не знаю, — вновь заплакала Сисястик.
Я влепил ей профилактический подзатыльник:
— Конечно, не знаешь. Ты же дура, мы уже определились. Только вот и я не знаю, кого я вижу! Судя по пиджаку — училку... А судя по раскраске, — я сдавил пальцами её щёки, заставив выпятить в зеркало губки, — судя по сиськам полуголым, — я сунул руки в вырез пиджачка, вновь распахивая его, и, сжав сиськи с двух сторон, явил их, набухшие, зеркалу, — судя по длине юбчонки, — я задрал её, обнажив прозрачные стринги, под которым совершенно отчётливо не было ни волоска, зато прекрасно виднелся верхний край половой щели, — по чулкам твоим блядским судя, — трясущимися руками огладил кружево, — ты не училка, а шалава. Вот и приведи свой внешний вид в соответствие!
— Я не шала-ава! — заплакала Сисястик.
— Опять врёшь?! — взревел я и отвесил ей оплеуху. — Все знают, что ты — шалава! Девка с такими сиськами, — я принялся шлёпать их, выпирающие из лифчика, — не может не быть шалавой! Ученикам сиськи за пятёрки показывала?
— Не-ет! — плакала Сисястик. — Сочиняют они всё!
— Показывала! А Пикачулину вообще между сисек дала!
— Не давала!
— Опять врёшь, лгунья! — я схватил со стола плётку и начал хлестать её по грудям — страшно, но не больно, слишком уж они были запакованы в ткань. — Грязная лгунья! Он всей школе трусы твои показывал, которыми ты, проблядь, сперму с сисек вытирала! — Украли у меня их! — кричала в отчаянии Сисястик. — Пикачулин и украл! А потом надрочил в них!
— Ах ты, клеветница! — задохнувшись от возмущения, я стал хлестать её по ягодицам, стараясь попасть снизу, по голым нежным складочкам. — Ты на чьего сына пасть разеваешь, пизда голодная? Вообще в системе образования работать не хочешь? Не мог он красть! И врать не мог! И пятерку получить не мог, потому что тупой! Только за взятку он мог начать учиться!
— Мне мамаша его позвонила! Мне мамаша его приказала пятерку поставить!
Я начал хлестать её по голеням и бёдрам с удвоенной силой:
— Ты что, вообще охуела?! Ты на кого клевещешь, сука?! Мозгами подумай!!! Лучше признайся, что давала ему! Признайся, давала?!
— Давала! — рыдала Сисястик.
Я хлестанул её плёткой по спине:
— Ах ты, шалава! Сиськи пацанам показывала!
— Показывала!
— Полным ответом, прошмандовка!
— Показывала пацанам сиськи!
— Сиськи свои большие, блядские!
— Мои большие блядские сиськи!
Я толкнул её личиком в пол. Жопа оказалась оттопыренной, задравшаяся юбочка обнажила едва прикрытую тесёмочкой расслабленную, точно в ожидании, анальную дырку. Прямо под ней прозрачная тёмная ткань раздавливала богатую губками мясистую пиздёнку. С упоением я принялся хлестать плёткой круглые ягодички, тут же вспухавшие багровыми следами:
— Значит ты кто?! Кто, я спрашиваю!
— Блядь, — рыдала в пол Сисястик.
— Неправильно! Ты — грязная блядь! Дешевая шалава! Повтори!
— Я дешёвая шалава и грязная блядь!
— Ну, вот и выяснили, — я прекратил порку и задумчиво посмотрел на прекрасную разалевшуюся от побоев попку, на просящуюся наружу пиздёшку. — А знаешь, кто хуже бляди?
— Нет, — прошептала Сисястик, тут же переставшая плакать, но не смеющая поменять положение.
— Хуже бляди только неумелая блядь, — наставительно сказал я. — Такая, как ты. Ну ничего, мы тебя поправим... Например, как положено бляди трусики носить?
Сисястик промолчала, но мне было не до неё. Присев на корточки, я принялся пальцем запихивать ткань трусиков ей в пизду и с изумлением обнаружил, что Сисястик мокрющая, как бутылка с маслом!
— Вот так! — я схватился за трусики и пилящим движением втёр их ей в промежность, так что мясистые малые губки выпали наружу по обе стороны ткани и затрепетали. — Вот так блядям трусики носить полагается! — Не удержавшись, я принялся ласкать пиздёшку пальцами, мять, растягивать. Сисястик постанывала, то ли от лёгкой боли, то ли от лёгкого наслаждения. Очень хотелось облизать и обсосать эту нежную плоть, но — нельзя, не в тему.
— Скидывай пиджак, — велел я, наигравшись.
Сисястик послушно выпрямилась и позволила пиджаку упасть на пол. Я присел позади, через её плечо глядя на наше общее отражение:
— Ну вот скажи мне, разве блядь имеет право на лифчик?
— Нет, Пал Палыч, — всхлипнула Сисястик и потупила глазки.
— Снять немедленно!
Жалостливо всхлипнув, девушка потянула вверх юбку, чтоб снять платье. Ах, ну да, иначе ей не справиться: там лямки всякие... Нет, так не пойдёт. Во-первых, долго, во-вторых, платье мне нравится.
— Отставить снимать платье! — заорал я и с оттяжечкой, больно шлёпнул ладонью по обнажившимся круглым ягодичкам, так, что они потом еще чуть-чуть подрагивали. — Кто разрешал снимать платье?!
Сисястик тихо вскрикнула и судорожно натянула юбчонку на место.
— Ладно, — смилостивился я, — лифчик можешь не снимать. Просто сиськи наружу вынь. Но платье оставить!
Всхлипывая, Сисястик расстегнула молнию на спине, залезла спереди под прозрачный гепюр, вытащила наружу нежные большие груди, свернула чашечки лифчика вдвое, и положила груди сверху, как в ладони. Я молча застегнул ей молнию.
— Волосы.
Она подняла руки и в два движения вытянула шпильки. Прическа распалась роскошным золотым хвостом — от затылка почти до попы.
— Ну вот, — удовлетворённо сказал я.
Мы оба, затаив дыхание, смотрели на её волнующее отражение: короткая юбочка, из под которой подрагивают темные складочки половых губ, нежный, припухший от шлепков ротик, раскрасневшиеся от пощечин щёки, влажные покорные глаза (левый чуть скрыт падающей волной золотой чёлки), и даже потеки туши на щеках легли, словно от руки визажиста: будто длинные тени ресниц, не уродующие, но придающие по-детски припухшему лицу флёр беззащитности, — и конечно же феноменальные, огромные груди, трогательно белые, растягивающие прозрачную ткань, круглые, приподнятые

Ах, Куба!

Ирина Петровна — приключения в офисе

Любви, все образы покорны