было неописуемо приятно. Лиля чувствовала, как из Ваниных рук в нее входит тепло, от которого внутри делается чисто и ясно, как после уборки.
Она ждала этих сеансов каждый день. Вначале Лиля стеснялась показать, как ей нравится, но потом это стало невозможно скрывать, и она откровенно стонала от удовольствия, отдаваясь теплым Ваниным рукам.
Своего отношения к нему Лиля долго не понимала. Он не вызывал в ней ничего похожего на страсть к Сереже, которая помнилась ей совсем смутно, как полузабытый сон. Ваня всегда выходил, когда Лиля переодевалась, никогда не целовал ее, не тормошил, не говорил ей сальностей, хоть Лиля слышала, как он сыпал ими в компании. Он много снимал ее, называя своей любимой моделью, но никогда не предлагал раздеться для фото. Лиля получалась у него такой трогательной и красивой, что стала всерьез задумываться о своей внешности. Все были уверены, что Лиля — его девушка, и Ваня никого не разубеждал.
Вечерами, когда они засыпали, наговорившись обо всем на свете, Лиле хотелось сползти к нему на пол и задушить в объятиях. Она много рисовала его, понимая, что ее рисунки говорят ему больше, чем она сама. Благодарность стыла в ней, не находя выхода, и побуждала ее вылизывать Ванину квартиру, как музей. Лиля устроилась нянькой в детском саду и тратила деньги на еду для Вани. Через месяц она твердо знала, что безумно любит его, и ждала удобного повода, который помог бы ей побороть свою застенчивость.
Однажды она случайно увидела, как Ваня дергает себя за причинное место, глядя на ее фото. Лиля сама много мастурбировала в ванной, думая о Ване, и теперь все ее сомнения отпали.
Вечером, когда они потушили свет, она втихаря разделась. Ваня сонно шутил, и Лиля смеялась, леденея от предвкушения. Она не знала, как решится на это, но твердо знала: или сегодня, или никогда.
Выждав еще пять спасительных минут, она поползла к краю кровати, ругая себя последними словами. Ей было так жутко, что она вдруг стала неуклюжей и с грохотом опрокинула стопку книг, стоявших на тумбе.
Ваня, начавший уже посапывать, охнул:
— А? Что?
— Ничего, — дрожащим голосом ответила Лиля.
Глубоко вдохнув, она закрыла глаза (хоть и так ничего не было видно) и плюхнулась на него с кровати.
— А? Лиль, ты чего? — бормотал Ваня, щупая ей спину и не находя одежды.
Лиля вытянулась, как гусеница, нашла его щеку и стала целовать, думая только о том, что главное — не останавливаться.
— Лиль... Ты что... Не надо... Не надо, пожалуйста... Лиля! — крикнул Ваня, отстраняя ее. Та сжалась в недоумевающий комок. — Лиля! Лилечка... Давай подождем еще немножко, пожалуйста!... Мне самому очень хочется, я едва терплю... Ты мне очень-очень нравишься, Лилечка, хорошая, маленькая моя, — бормотал он и целовал влажное лицо. — Я обожаю тебя, но давай подождем, хорошо?
— Почему?
— Я не могу сказать тебе. Или скажу, но потом. Ты... Лиль, поверь мне, пожалуйста! Я знаю, тебе обидно, очень обидно и непонятно, но я не могу. Честно. Пожалуйста, поверь мне. Давай подождем...
— Сколько?
— Еще совсем немножко, Лиль... До июля. Каких-нибудь три месяца перетерпим... вон предки наши весь великий пост терпели!... Пожалуйста, Лиль. Я потом тебе все объясню... может быть.
— А... целоваться?
— Не надо. Давай потерпим, ладно? Пусть до июля все будет, как было. А потом... потом мы с тобой не только целоваться, мы с тобой такоооое будем делать... Лиль...
Он уговаривал ее, обнимая все крепче.
Руки его гладили Лилю по волосам, по спине, по бедрам, и Лиля таяла от блаженства, которое рвалось из нее, распирая горло.
Ее руки-ноги сами, против воли, оплетали милое тело, как лианы, и губы сами целовали Ваню... «Хорошо» — шептала она ему, и не могла с собой ничего поделать.
— Не надо, Лиль! Пожалуйста... — умолял Ваня, прижимая ее к себе.
Целующие губы подползли к его губам — и, замерев на миг, втекли в них влажной отравой.
«Не надо... « — бормотал Ванин рот, купаясь в Лиле, как в варенье.
Она ликовала. Никогда ей не было так искристо и блаженно, как сейчас. Сама того не замечая, Лиля терлась о бугорок под Ваниными трусами, и Ваня рычал, подбрасывая ее кверху. Потом сдернул трусы, резко вошел в нее и распер до ушей.
— Ааааа! — кричала Лиля, истаивая сладостной дрожью. Ванин член обжег ее, будто был сделан из оплавленного сахара.
— Подожди... Я даже не начертил защиту... — бормотал Ваня, подбрасывая ее все выше.
Лиля сгорбилась, целуя его и обнимая пляшущими бедрами, и стонала в такт с ним, упиваясь сладким кипением во рту и во влагалище. Кипение нарастало, Ваня толкался все сильней и слаще...
— Неееет... — захрипел он, и Лиля наполнилась изнутри горячей влагой. — Неееет... — рычал Ваня, обхватив счастливую Лилю крепко, до боли. — Ничего, я тебя спрячу... Я тебя...
Вдруг стало светло.
Синий свет осветил занавески, мебель и перекошенное Ванино лицо. Он шел сзади, из-за Лилиной спины.
— ... ! — сказал знакомый голос.
Дрожащая Лиля выворачивала шею, пытаясь разглядеть Сережу. Но его нигде не было видно.
Вместо него в центре комнаты соткалось облако синего тумана.
Оно росло, разветвлялось, темнело — и сгустилось в гигантского паука, чудовищного, как кошмар, который нельзя помыслить.
Шевеля волосками, он пополз к Лиле.
Ее расперло невидимым льдом, в который вмерзли ее нервы и легкие; Лиля не могла ни двигаться, ни дышать, и только видела двумя ледышками, которые остались у нее вместо глаз, как Ваня бросается к ней, но отлетает прочь, будто ему дали невидимого пинка.
За Лилей был угол, в который она вдавилась, не чувствуя боли. Перед ней был синий туман, и в нем — паук, раскрывший синюю пасть. Лиля видела вязкие капельки на ней, видела волоски, горящие голубыми искрами, и пыталась вытолкнуть из себя крик, намертво примерзший к глотке. Пасть была уже прямо перед ее лицом...
Внезапно откуда-то сзади мелькнула белая вспышка. Потом — еще, еще и еще... Вспышки освещали паука, и Лиля видела, что тот делается прозрачным, будто тает изнутри. Он продолжал двигаться к ней, но его лапы и пасть расплылись, растеклись в воздухе, и паук смазался в туманный сгусток, повисший перед самым Лилиным лицом.
— ... !!! — донеслось из тумана. В синих клубах очертился контур Сережиного лица, которое тут же размазалось в клыкастую морду, перекошенную от ярости.
Последнее, что видела Лиля — синий светящийся взгляд, проткнувший ее ледяными спицами...
***
— Главное, что ты не сошла с ума, — говорил ей Ваня. — Не сошла же? или притворяешься?
— Не знаю...
Лиля плакала, повиснув у него на шее.
Уже светлело позднее питерское утро, а она все плакала, выплакивая ужас этой ночи.
— Все ты знаешь... Ну ничего. Главное — с ним покончено. И мы вместе.
— Что... это... было? — впервые спросила Лиля, приподняв мокрое лицо.
— Долго рассказывать. Пойдем лучше в кроватку, и я расскажу. Пойдем?
Он поднял Лилю, уложил ее, как маленькую, и сам лег рядом.
— Понимаешь... Не знаю, с чего начать, чтобы тебе было понятнее. Как видишь, все обстоит не совсем так, как я тебе рассказывал. Я не со зла врал — просто берег твою психику. Да и... знаешь, простые версии всегда более убедительны. Чем проще, тем убедительней...
Понимаешь, примерно лет сто двадцать назад мне пришла в голову одна идея. Как известно, демона нельзя изобразить. Запечатлеешь его лик — получишь власть над ним. Но демон сопротивляется, и проделать такую штуку практически невозможно.
И я подумал: а что, если использовать для этого дела фотографию? Нет, обычный фотоаппарат, конечно, ничего не даст. Без магии не стоит и пытаться. Я тряхнул своим опытом алхимика... кстати, позволь представиться: в разных странах меня знают под разными именами — Иреней Филарет, граф Сен-Жермен... но ты наверняка слышала обо мне под именем Иванушки Дурачка. Это не совсем я, скорей мой образ в фольклоре — но тем не менее...
Однако вернемся к делу. Идея моя была проста, как философский камень: я изготовил объектив с кварцевой линзой. Против кварца бессилен любой демон, если, конечно, уметь им пользоваться. Кроме того, я заговорил линзу тройным заклятьем Соломона. Никто, кроме меня, не знал его, потому что я уничтожил рукописный трактат, в котором вычитал это заклятье...
Никто так и не смог разгадать мой секрет. Как только я проявлял пленку, я получал власть над демоном. После нашей встречи могло пройти пройти два, три, четыре дня... сколько угодно. И вдруг демон терял силу.
Конечно, хитрые твари вычислили, что все концы сходятся на фотоаппарате. Я уже сбился со счета, сколько их у меня украли. Но секрета не знал никто, — а кварцевых линз я наделал и заговорил с запасом, которого мне хватает до сих пор. Ни один демон никогда не догадается, чем отличается кварцевая линза от обычной. Я просто вставлял в каждый новый фотоаппарат новое стекло...
Меня боялись и боятся как огня. Скажи любому демону только одно слово — Фотограф — и ты увидишь, как тот задрожит мелкой дрожью.
Цифровая фотография дала мне новые возможности. На матрице изображение записывается мгновенно, без всякой проявки. Цифровой фотоаппарат превратился в моих руках в некое подобие пушки против демонов: выстрелил — и тю-тю. Конечно, я экономил такие выстрелы, чтобы не светиться слишком часто. В основном я пользовался и пользуюсь пленкой, которая позволяет подцепить демона на крючок, когда тот и не подозревает об этом.
Теперь про герцога. С ним у нас вышла такая история...
— Какого герцога? — спросила Лиля.
— Твоего Сереженьки. Это герцог Зепар, один из 72 демонов «Малого ключа"*. Я сильно доставал его последние триста лет, и у него на меня зуб, как ни на кого другого. К его великому сожалению, я изготовил эликсир еще в тыща шестьсот... дай Бог памяти... восемьдесят третьем, кажется, году. Видит око, да зуб неймет... Так вот: десять лет назад я выдрал из него одну клятву. Это было нелегко, но пользы для человечества было много, гораздо больше, чем от ООН со всеми его комитетами. К сожалению, в эту клятву не входило ограничение его любимой страсти. Он ведь специализируется на охмурении женщин и на поглощении их энергии. Я просто

Сладкий грех

Любительница мужских яичек

Поплакался в крепкое плечо (1 часть)